Кожастый сказал торопливо:
– Да читаю, читаю… Государственные дела поспешательства
не терпят. Ваш батюшка не был таким… прыткучим. Всегда все решал неспешно, в
избирательной рассудительности. Обязательно после сытного обеда, когда мысли
рождаются мудрые, неторопливые… Да-да, читаю: «…упиваются по-куявски… На пир
подали жареных Лебедев, а потом принесли уже печеных гусей. Ну, гусь это тоже
почти лебедь, но все-таки гусь, и если бы не дивная гречневая каша, что
внутрях, да печеные яблоки, то и ваще до лебедев им бы далеко, а так еще и со
жгучими травками, да когда жареные перепелочки по бокам…»
Он читал, читал, читал, слушающие начали причмокивать,
громко глотать слюни, кто-то не выдержал и побежал на кухню. Годлав, ранее от
гнева красный, теперь начал медленно бледнеть. Кожастый бубнил, бубнил, иногда
увлекался так, что начинал причмокивать и сладострастно облизываться.
Годлав грянул страшно:
– Палач!.. Если еще раз скажет про еду – руби ему
голову! Мне эти жареные кабанчики уже в печенках сидят! Только услышу про
жареных кабанчиков – у меня разлитие желчи начинается!
Советники задвигались, загудели. Казидуб, старый и мудрый,
скрюченный от многих болезней, ему лекари велели есть только овсяную кашу, да и
то не больше двух горшков в день, из-за чего он все остальное ел только по
ночам, поддержал подобострастно:
– Истинно рек, князь-батюшка!.. Что ты все о еде и
еде?.. Пропусти это все к такой матери!.. Сказано – пропусти, вот и
пропусти!.. Давай сразу о вине. Что он там написал о подвалах?.. Правду ли, что
у Велигора вина со времен самого славного Тараса Младшего? Или брешут?..
Годлав уже не бледнел, дальше некуда, бледность медленно и
страшно сменялась жуткой синевой.
Кожастый уткнулся носом, бормотал, пускал слюни, возвращался
и начинал сначала, наконец отыскал место, где Промек описывал подвалы, где
бочки в один ряд, кувшины в другой, подвал таков, что половину дворца можно
упрятать, но это только первый подвал, а там ниже еще один, и вот уже когда
спустились туда…
Тут уже чмокали и роняли слюни все, кроме князя, что стиснул
кулаки, стиснул челюсти, стиснул сердце и волю в кулак, стиснулся весь, чтобы
не сорваться и не начать крушить, убивать, истреблять это все двуногое
скотство, расплодившееся в отсутствие очистительной артанской грозы.
– Ишь ты, – донесся как сквозь вату задумчивый
голос одного из воевод за спиной Годлава. – Выходит, не врали старики… Да,
ради глотка такого вина можно хоть в ад. А они, бесстыдники, кувшинами
хлестали! Никакого уважения к сединам такого напитка.
Кожастый сказал почтительно:
– Говорят, когда подают такое вино, за стол вместе с
гостями незримо садятся сами боги. И пируют.
Воевода почесал затылок:
– Да? То-то помню, хорошее вино всегда кончается
быстрее…
Годлав выдохнул жар, заставил себя успокоиться, он же князь,
а не раб, князь должен уметь держать себя в руках, сказал ровным голосом, хотя
великая тоска и безнадежность заползли в измученное сердце:
– И это все?.. Больше ничего не написал?
– Все, – подтвердил Кожастый. – Твой сын,
великий князь, совершил настоящий воинский подвиг! Он пошел доблестно к врагу,
упоил его вусмерть…
Воевода поддержал:
– И его военачальников. Так что сегодня битвы не будет.
У нас еще не меньше суток, чтобы набрать войско.
– А то и больше, – подал голос кто-то
сзади. – Молодой Промек хошь слона упоит. Чудо-юдо рыбу-кит перепьет!..
Там все сейчас лежат покотом, хоть иди и вяжи.
Годлав сидел настолько слабый, что впервые не было сил даже
шевельнуться. Мелькнула мысль, что впервые его поднимут под руки, как уже
десяток лет водят престарелого Дубинца, препроводят в покои. В покои, на покой.
В покойники.
– Нет, – прошептал он. Сделал усилие, напрягся,
стараясь, чтобы жалкий шепот перерос в привычный властный рев. – Нет… быть
такого не может. Я не люблю сына… И он меня не любит… Но чтобы вот так…
Кожастый с недоумением перевел взгляд на лист, повел носом,
вскричал радостно и удивленно:
– Ага!.. Тут после всех этих «Любящий сын» и прочей
хреновины… ха-ха, любящий, еще и маленькая приписка. Мелкими буковками, совсем
мелкими… Да еще как курица лапой… Слепая курица хромой лапой… Ага, вот: «…я
уговорил Ральсвика двинуть войска против нашего соседа князя Огрядного. Двое
суток войско отдохнет, приведет себя в порядок!..», ага, отдохнет!.. На такую
ораву запасов вина в подвалах как раз на двое суток беспробудного… «…в порядок,
после чего я вернусь, бодаться с Огрядным мне неинтересно». Ну, еще бы! Мы все
знаем, что наследнику интереснее… «…на сем кончаю письмо окончательно, целую
еще раз, любящий сын. Кстати, Илона передает привет и тоже тебя любит».
Годлав вздрогнул, безжизненное тело словно пронзило
судорогой.
– Что? Что ты прочел?
Кожастый снова повел носом по листу бумаги:
– Тут так написано, князь-батюшка. Правда, коряво, но
теперь я Промека не виню. После тех подвалов… он в самом деле свершил
подвиг – такое писать.
Воевода скептически хмыкнул:
– Промек?.. Да он лежит под столом в жопу пьяный. Это
кто-то из варваров.
На него набросились:
– Варвары – неграмотные!
– А варвары не упились?
– Если Промек диктовал – то он, значитца, не
пьяный!
Годлав ощутил, что его поднимает неведомая сила. Тело
налилось горячей мощью, он проревел страшным голосом:
– Что написано в приписке? Палач!
Появился наконец-то палач, вытащил из-за спины длинный меч с
широким мясницким лезвием. Помощник палача выкатил на ковер перед троном
дубовую колоду.
Кожастый торопливо пробубнил:
– «Илона передает привет и тоже тебя любит». «Илона
передает привет и тоже тебя любит». Тут так и написано: «Илона передает тебе
привет и тоже тебя любит»!.. Наверное, он хотел сказать, что и на небесах твоя
дочь смотрит на тебя с умилением и дочерней любовью, даже там не перестает
любить тебя, хотя там ее окружают достойные лю… тьфу, достойные существа, как
то боги, пэри и всякие дэвы.
Годлава трясло, челюсти стиснул с такой силой, что зубы
погружались в челюсти, как в мокрую глину. Сын никогда не вспоминал о
существования богов или асуров. Если он сказал, что Илона передает привет, то
он видел Илону и она в самом деле передавала ему, отцу, привет!.. Но как это
может быть?
– Вернирог, – велел он резко. – Вели запрячь
самых быстрых коней. Рудник, ты сейчас же отправишься в стан варваров. Узнаешь,
что случилось с моим сыном. И вообще… узнаешь все. Ты меня понял?
Рудник поклонился:
– Понял. Как не понять? Когда велишь отправляться?
