– Терпи, Придон. Теперь ты – человек.
Они въехали в лагерь, спешились, стражи приподняли перед
ними полог шатра. Вяземайт вошел за Придоном следом, Аснерд и военачальники
остались, бурно обсуждая победную битву.
Придон снял через голову перевязь с топором, швырнул в угол.
Ноги подкосились, он тяжело рухнул навзничь на ложе из шкур, разбросал руки.
Темные глаза сурово смотрели на волхва.
– Я человек?.. Ах какая это для меня новость! Ты лучше
скажи, почему эти чертовы раны не затянулись в полночь, как было раньше?.. Нет,
я не про ту рану, что на спине. То… моя рана. В сердце она еще больше. Я говорю
про эти, что на плече, и вот эта царапина на груди.
Вяземайт запнулся, он привык к плавному течению мысли, к ее
глубине, к множеству потоков, что пересекаются, создают дивные течения,
неожиданно вымывают со дна золотые самородки, а грубая манера военачальников
всегда вторгалась неожиданно, ломала, приходилось барахтаться среди обломков,
стараясь понять, что же он строил новое и прекрасное.
– Я уже сказал, – ответил он невесело. –
Знаешь ведь, что в небесном чертоге, куда попадают все герои, павшие на поле
боя с оружием в руках, они веселятся, сражаются, а ровно в полночь раны
заживают. Ты был одним из них, хотя и жил среди нас… Но теперь ты, увы, стал
простым смертным.
Брови Придона грозно сошлись на переносице.
– Как это?
Рык его был подобен льву. Вяземайт с преувеличенным
смирением поклонился.
– Не гневайся, светлый тцар. Это я, Вяземайт, а не
Тулей. Позволь напомнить тебе одно дело старых дней. Когда-то высший бог, чье
имя и называть нельзя, сотворив мир, землю и людей, решил удалиться от дел и
потому разделил весь белый свет между самими людьми, чтобы управлялись сами.
Ну, сам понимаешь, что одни ухватили власть и стали тцарами, другие взяли леса
и превратились в охотников, третьи возжелали пашни и зажили простой и светлой
жизнью землепашцев… Купцы взяли дороги, воины – оружие, моряки – реки
и моря… Словом, разобрали все, а когда все разошлись, пришел певец. Бог
рассердился: а где был ты, песни которого даже меня бросают то в жар, то в
холод, заставляют плакать или смеяться? Я слагал песни, отвечал певец, а про
дележ забыл, прости… Тебе ж ничего не осталось, отвечает бог, что ты за
ворона?.. Певец повесил голову, снова ему оставаться ни с чем… И тогда бог
говорит: даже я не могу совершенное повернуть вспять. Все, что
разобрано, – разобрано. Тебе, певцу, не осталось ничего в мире и отныне не
будет принадлежать. Но я для тебя открою небеса, ты будешь приходить в высший мир,
как к себе домой, когда возжелаешь.
Он умолк. Придон ждал продолжения, но Вяземайт молчал. Вошел
младший волхв, осторожно начал отдирать старую повязку. Кровь засохла,
прикипела к телу, но дальше текла сукровица, а сама позавчерашняя рана стала
красной, начала воспаляться.
– И что же? – спросил Придон нетерпеливо.
– Сейчас тебе промоют рану, – ответил
Вяземайт. – Величко, не забудь про целебные листья.
Придон рыкнул:
– Да не о ране я!
– Да? – переспросил Вяземайт. – Тогда что
еще? Я, мне кажется, сказал все!
– Тогда я не понял, – сказал Придон с тоской и
злостью. – При чем здесь небеса, песни, раздел мира?.. Я не мог сомкнуть
глаз всю ночь. Эта царапина ныла, как будто пилили тупым ножом!
Вяземайт сам взял из рук помощника листья, растер в ладонях,
приложил кашицу к ране. Придон вздохнул, зеленая жижа сразу начала вбирать
боль, а жар как будто начал затихать.
– Зря ты не понял, – ответил Вяземайт с
печалью. – Ведь ты раньше ходил по небесам…
– Брось, – ответил Придон с досадой. – Что
мне раньше… Я веду огромное войско на Куявию, я возьму Куябу, я возьму Итанию,
вот что сейчас важно!
Вяземайт кивнул, подумал, кивнул снова:
– Да, это важнее. Но верно и то, что ты в самом деле
ходил по небесам, был вхож к богам, когда… когда еще не был тцаром. Придон
отмахнулся:
– Это время я уже не помню.
– Да, время для тебя тянется, понимаю. Ты не забыл еще,
что это ты слагал песни? В то время ты бродил по небесам, как вот сейчас по
своему воинскому лагерю. Ты был равен богам во всем… а в чем-то и выше. А вернувшись
на землю, ты сохранял часть божественной мощи. Потому твои раны в полночь
заживали.
Придон слушал молча, темные глаза мерцали, как темный уголь
под лучами солнца. Потом огоньки погасли, но челюсти сжались, под кожей
проступили тяжелые рифленые желваки.
– Пусть я был богом, – вырвалось у него с
приглушенной яростью, – но бог не сумел добыть ее, единственную!.. Так,
может быть, ее сумеет добыть смертный?
Вяземайт развел руками, вышел, слишком озабоченный, чтобы
поклониться еще разок. Из темноты слышался далекий скрип множества телег,
мычание волов, это подтягивался обоз, а свежие воины, не участвовавшие в
сражении, спешно ставили шатры, быстро разжигали множество костров.
Аснерд раздавал распоряжения военачальникам, кому где
встать, гонцы вскакивали в седла и разлетались, как вспугнутые птицы. Заметил
наблюдающего за ним верховного волхва, оскалил зубы в невеселой усмешке,
подошел. Оба разом, не сговариваясь, оглянулись на полог шатра Придона. Туда
заходили темники, гонцы из Артании, лазутчики, как только и помещается столько
в его шатре, Вяземайт нахмурился, покрутил головой.
– Да, сейчас ему не до песен, – сказал Аснерд
виновато, словно это он сам изменил благородному делу творения песен всего лишь
ради тцарской власти. – А когда ему сочинять? Его не готовили, все
приходится на ходу. Это Скилл должен был вести…
Вяземайт нахмурился, тень пала на и без того темное лицо. Он
опустил глаза, голос стал надтреснутым:
– Не сердись, я же не враг. Просто нам нужно самим быть
готовыми, что Придон уже… другой.
Аснерд хмыкнул:
– Третий.
– Что?
– Третий, говорю. Один Придон был до той нашей первой
поездки в Куявию… Другим стал, когда добывал меч. А третий – сейчас. Ни
один человек не менялся так быстро.
Вяземайт сказал невесело:
– Но сейчас он как раз тот, кто нужен для Артании. Так
что все правильно, Аснерд! Все правильно.
– Да, – согласился Аснерд, – все правильно.
Но голос старого полководца был невеселым.
Глава 16
В простую крестьянскую телегу были запряжены три коня,
тянули вдоль кромки чахлой рощи достаточно резво, но возница то и дело
покрикивал на левого пристяжного. Тот потряхивал гривой, сопел, всячески
показывал, что тянет изо всех сил, прямо жилы лопаются, в то время как коренник
и пристяжник с другой стороны в самом деле исполняли долг честно, по-солдатски,
не роптали на хитреца, даже хозяину не жаловались, не ворчали.
