– Зачем?
– Потому что это теперь мой конь, – объявил
всадник. – А ты…
Страшная ярость ударила в голову так внезапно, что он только
и успел понять, что пальцы судорожно сжались на рукояти топора. Остро блеснуло
железо. Послышался вскрик, полоса стали разрубила сочное молодое мясо, рассекла
кости, жилы, суставы, тут же топор метнуло чуть влево, кисть тряхнуло, всадник
наклонился на конскую гриву, а голова скатилась на землю.
Первый всадник уже рухнул с седла жутко разрубленной надвое
тушей. Третий испуганно подал коня назад, лицо стало как у мертвеца, в глазах
появился дикий страх.
– Придон?.. Сам Придон?..
Толокно трясся в сторонке. Придон нагнулся, вытер лезвие об
одежду убитого, а когда чистое лезвие скрылось в ременных ножнах, сказал уже с
контролируемой яростью:
– Теперь запомните.
На шум схватки примчались еще пятеро. Вряд ли кто из них
видел его в лицо, да и знаков вождя Придон не носил на себе, а если и узнали
его, то только по этим страшным ударам да по внезапной ярости.
Толокно рухнул на колени.
– Мой господин! Прости, что сразу не распознал твою
божественную природу под личиной простого охотника…
– Иди, – велел Придон. – Беги в свою
проклятую Куябу!.. Здесь тебя никто не тронет. Можешь взять в этом селении еды
на дорогу. Все равно я приду в Куябу и разрушу всю вашу проклятую державу.
Толокно поклонился, попятился и неслышной тенью скользнул
вдоль домов. Придон бросил всадникам:
– Чей отряд? Пошлите вестника к Аснерду, что я вышел
сюда… после охоты.
Глава 22
Небо уже темнело, а на черной, как уголь, земле цвели
страшные цветы… нет, это всего лишь костры, но до самого края земли, и страх
пробежал между лопатками. Эту силу привел с собой он, Придон, обезумевший от
страсти…
Конь повеселел, ощутив запахи огромного войска, скоро отдых,
под копытами застучала сухая утоптанная земля, по бокам канавки для отвода
воды. Та самая широкая куявская дорога, по которой в Куябу он ехал с Аснердом,
Вяземайтом, Скиллом и сыновьями Аснерда: Олексой и Туром. Дорога тогда была не
просто оживленной, нескончаемым потоком тянулись подводы в обе стороны, пахло
хлебом, рыбой, пряностями. Сейчас дорога опустела, зато по обе стороны тянутся
подсвеченные снизу огнем костров столбы и виселицы. На столбах распяты мужчины,
женщины, даже дети, а на виселицах болтаются в петлях недавно повешенные. С
пронзительными криками мечутся какие-то странные ночные птицы, садятся на
трупы, те раскачиваются, пугая, но кое-где повешенные уже смотрят пустыми
глазницами.
У распятых еще днем вороны выклевали глаза, сейчас в темноте
что-то шевелится, раздирает плоть, ломает черепа, добираясь до сладкого мозга.
В воздухе сильный запах гари. По обе стороны развалины, среди черного пепелища
поднимаются остовы каменных очагов, идолы из камня. Огонь не пощадил даже сады,
в воздухе кисло-сладкий аромат печеных яблок.
Навстречу выехал Аснерд, вгляделся с тревогой.
– Ничего не случилось?
– Да так, – ответил Придон неопределенно. –
Благородное искусство охоты.
Костры светили Аснерду в спину, Придон не видел его лица,
только уловил сильнейшее недоумение в голосе:
– Охоты?
– Да, – ответил Придон. – А что? Я не могу
позабавиться охотой?
Огромная темная голова качнулась из стороны в сторону.
– Ты? Охотой? Позабавиться?.. Ну и слова… Придон, тебя
в лесу не подменили?
– Все может быть, – ответил Придон
суховато. – Я уже не знаю, какой я настоящий. А что так много шалашей?
Аснерд проследил за взглядом Придона, лицо старого
полководца не дрогнуло, прорычал медленно и неспешно:
– Народ устраивается на отдых… Стоит ли?
Придон вспыхнул:
– Какой отдых?
– Да так, я только сообщил…
– Смеешься? Созови военачальников ко мне в шатер. А с
утра выступаем на Куябу!
Аснерд кивнул, голос в темноте прогудел мощно и
успокаивающе:
– Нет, вроде не подменили.
* * *
Теперь уже ничто не загораживало дорогу к стольному граду, а
всякие мелкие города, коих в Куявии видимо-невидимо, уже не помеха.
Эти земли еще не знали такого стремительного передвижения
конных масс, а орлы и пролетающие в тех краях драконы видели, как земля внизу
струится и колышется, словно двигаются мириады переселяющихся мышей, что вдруг
покинули свои места и перебираются на новые.
В Куявии больше лесов, гор и рек, чем в Артании, но армия,
разбившись на десятки, сотни, а затем и тысячи отрядов, двигалась с той же
скоростью, словно мчалась по ровной, как стол, степи. Впереди неслись удальцы,
которые уже побывали в этих краях, по их указке войска с разбегу переправлялись
через реки по удобным бродам, проходили по прямой, заранее минуя леса,
неожиданно оказывались перед городами, а в иные так и вовсе врывались через
распахнутые ворота раньше, чем стражи спохватывались.
По строжайшему наказу Придона в таких городах больше не
позволялись бесчинства, и воодушевленные куявы начали охотно помогать
захватчикам, указывали дороги, склады. Появились слухи, что многие из куявской
бедноты грабят богатые дома сбежавших вотчинников, а затем, хмелея от
безнаказанности, мстительно сжигают эти роскошные загородные дворцы. Такие
слухи летели впереди артанского войска, и беднота в самом деле сперва грабила
оставленные дома, а там было что грабить, ибо беры зачастую успевали отправить
только семьи, а сами слишком долго увязывали ценности, а потом и вовсе нападали
на богатые особняки, где вырезали обитателей, не щадя ни хозяев, ни их слуг.
Страшный удар потряс Куявию, что уже много веков привыкла
считать себя несокрушимой. Куявская армия перестала существовать, самые
именитые полководцы в плену, чернь ощутила полную свободу и учиняет неслыханные
зверства над теми, перед кем вчера лебезила и кому униженно кланялась. Города в
огне, села в огне, уцелевшие люди бегут в леса и живут там, как звери, нападая
друг на друга. Уже и самые мирные и добропорядочные, охмелев от безнаказанности
и безнадзорности, творили неслыханные злодейства, убивали и даже истязали
захваченных, упиваясь свободой творить зло.
Если раньше перед бером и даже беричем всяк ломал шапку и
низко кланялся, то сейчас даже самый уважаемый бер не мог пройти по улице,
чтобы кто-то не бросил в спину дерзкое слово, а если не окажется с бером
надежной охраны, то могут и напасть, сорвать богатую одежду, а самого бера
избить, а то и вовсе убить. Исчезло уважение перед знатным, перед старшим, даже
перед родителями и наставниками. Всяк свои желания ставил превыше всех, а
отсюда по стране покатились убийства, грабежи, поджоги, измены и вероломство.
