Кто-то завел воинскую песнь, ее подхватили хриплыми
пропитыми голосами. Головные отряды уже скрылись из виду, а из лагеря все еще
выходили отставшие. Эти двигались нестройной массой. У них были самые побитые и
почерневшие от огня латы, на худых телах болтались кольчуги, в которых зияли
широкие дыры. Заросшие, грязные, от их немытых тел смрад поднялся по стенам до
самого верха, и куявы зажимали носы и брезгливо ругали эту грязь, что
столкнется с такой же грязью со стороны Артании. То и дело слышались призывы к
богам, чтобы те даровали наемникам и артанам такое сражение, где те перебили бы
друг друга, а последний чтоб удавился от тоски и одиночества.
Они уходили все, забрали даже больных, усадив их в телеги
или на коней. Позади осталось разграбленное хозяйство Дуная, а уходящие на
войну с артанами тащили с собой бурдюки с вином, окорока, колбасы, гнали
крупный скот, тащили за собой упирающихся коз, сгибались под тяжестью мешков с
хлебом. Последними шли толпы оборванной черни и наиболее опустившихся женщин,
что решили покинуть негостеприимную к ним Куябу и связать судьбу с таким
пестрым войском.
На стенах шептали им проклятия, именитые мужи уже разбрелись
группками по два-три человека, переговаривались вполголоса. Щажард был с двумя
слугами, посматривал и на уходящих навстречу врагу наемников, и на растерянных
зрителей.
Слуги посматривали на своего господина, вздрагивали от
скорбных, растерянных и полных ужаса голосов.
– По всей Куявии пожары, огонь до небес!
– Это артане мстят, что им там самим дали жару…
– Говорят, пала даже Шарукань?
– Шарукань никогда не возьмут, там неприступная
крепость на горе. Артане обойдут ее и двинут дальше!
– А верно, что пал и Канив?
– Не пал, а его сдали!
– Как сдали?
– Да так, а за это артане никого не грабили, никого не
убили. Даже все подати оставили прежними…
– Врешь!
– Всеми богами клянусь!
– Да как это, чтобы артане и не грабили?
– А им хватает грабить тех, кто не покорился!
Щажард остановился в сторонке, посматривал украдкой, чтобы
говоривший не заметил. Человек в запыленной одежде горячился, размахивал
руками. Говорит слишком горячо, искренне. Враг держался бы осторожнее, а этот в
самом деле потрясен тем, что артане проходят какие-то земли, никого не разорив,
и всем спешит это сказать, дурак несчастный. Не понимает, что такими речами
вредит больше, чем все артанское войско.
Ведь доблестным удельным князьям, наместникам и берам только
дай возможность сохранить свои богатства – все и вся предадут, продадут и
перепродадут, сволочи…
На высокой башне заблистало драгоценными камешками цветное
платье, там появилось множество пышно одетых людей. Щажард заторопился, уже
знал, что, когда вот так суетятся, там появится тот, кому все стараются
попасться на глаза.
Тулей поднялся с трудом, хотя его поддерживали под руки,
раскраснелся, долго отдыхивался, потом стоял на краю, опершись обеими руками о
каменный заборчик. Возле него переступал с ноги на ногу Барвник, ему подъем
дался намного проще. Щажард поднялся к ним, тоже запыхался, Тулей еще говорить
не может, и Щажард обратился к Барвнику:
– Слушай, а тебе с одной рукой удобно?.. Я слышал, что
великие колдуны могут… гм… отрастить и другую длань. В смысле десницу. А то
хоть в носу ковыряться можно и одной, а вот в ушах лучше двумя. Да и проходящую
мимо бабу бывает лучше придержать двумя…
Тулей сдержанно улыбнулся, Барвник нахмурился, но, видя, что
тцар смеется беззлобно, сказал с кривой усмешкой:
– Будете смеяться, но этот настой уже почти готов.
Осталось добавить туда пару травок.
Щажард спросил с недоверием:
– И что? В самом деле рука отрастет?
Барвник смотрел вдаль, ответил рассеянно:
– Рука?.. Да что рука, все восстановится. Шрамы
исчезнут, а болячки и сломанные ребра срастутся заново, уже правильно. Слепой
прозреет, глухой услышит…
Щажард сказал с недоверием:
– Слушай, так с этим отваром можно такие деньги
зарабатывать! Вот у князя Бруна дочь кривая, а у сына одна рука сухая, ложки
поднять не может. Если их излечить…
Барвник покачал головой.
– Не знаю, не знаю. Такой настой делается много лет. Я
вон для себя и то никак не закончу. То камень какой старинный найду, то амулет,
то отыщутся непонятные подземелья в нашем дворце, куда может только маг… Все
некогда, когда мелкой ерундой заниматься?.. Хотя вообще-то пара недель
осталась. Если бы вплотную… но все что-то более интересное подворачивается…
Щажард и Тулей переглянулись. Человек, который заботу о себе
называет ерундой, а любопытство к заброшенным подземельям ставит выше, чем
возможность отрастить себе руку, избавиться от болячек, – прямо не куяв,
слишком чист и свят. С другой стороны, такие люди никогда не бывают помехой,
всегда верны трону, не влезают в интриги.
Тулей кивнул в сторону уходящих войск:
– Какие шансы?
– Принимаю ставки, – быстро сказал Щажард.
* * *
Воздух в покоях привычно насыщен благоуханиями, ароматы
дорогих масел струятся из множества чаш, тела служанок блестят, источают
изысканные запахи… такие привычные, что она давно их перестала замечать, но
однажды в этих покоях резко и вызывающе повеяло чистым свежим воздухом:
появился этот артанин со шрамами на лице и огнем в глазах, с той поры эти
душные запахи начали раздражать, кажутся липкими, вязкими.
Она закрыла глаза, пахнуло свежестью, возникла мускулистая
фигура, только лица не видно, Итания обхватила себя за плечи руками,
зажмурилась сильнее, сжалась, отгоняя постыдное желание прижаться к этому
могучему телу, такому горячему, сильному, ощутить, как огромные руки обхватят
ее целиком и прижмут к себе еще сильнее.
Он враг, напомнила она себе. Он враг. Он уже разгромил все
куявские армии, но это не так важно, ибо в армию для того и идут, чтобы убивать
или быть убитыми, но он сжег множество городов и сел, убил их жителей, а это
уже преступление: нельзя убивать тех, у кого в руках не меч, а мотыга.
– Он враг, – прошептала она. Получилось
недостаточно убедительно. – Он враг… Враг!
За дверью послышались голоса. Распахнулись створки, Тулей
шагнул через порог, бросил через плечо раздраженно:
– На сегодня с делами все. Кто потревожит – пусть
пеняет на себя.
Двери за ним поспешно закрылись. Злое выражение исчезло,
когда увидел дочь, такую трепетную и беззащитную в этом огромном мире, поспешно
обнял, поцеловал, спросил с тревогой:
– Что-то случилось?
– Отец, – прошептала она, прекрасные глаза
наполнились слезами, – не лучше было бы отдать меня ему?
