Перед финальной трагедией произошла еще одна комедия. 22 июля официальная английская экономическая миссия, состоявшая из сэра Вильяма Кларка, в настоящее время уполномоченного в Канаде, м-ра Лесли Уркварта, м-ра Армстида и м-ра Петерса из дипломатического торгового отдела, прибыла в Москву. Они приехали для переговоров о возможности торговых сношений с большевиками. Их приезд потряс меня. Насколько я знал (твердой уверенности у меня не было), наша интервенция была делом нескольких дней. Чешская армия продвигалась на Запад. Она взяла Симбирск и осаждала Казань. Чехи были наши союзники. Поскольку мы их поддерживали, мы поддерживали борьбу против большевиков. Савинков захватил Ярославль, Савинков финансировался французами. Более того, в эту самую минуту британские войска были на пути в Архангельск. А здесь, в Москве, британская экономическая миссия предлагает мир и торговый договор большевикам. Было ли когда-либо столь двусмысленное положение? Мог ли я изумляться, когда позднее большевики обвиняли меня в макиавеллиевом коварстве и дополняли обвинение в преступлениях документальными ссылками на вероломство Альбиона? Увы! Ни обмана, ни предательства не было. Это был только пример того, как один департамент Уайтхолла не знает, что делает другой. Я отвез сэра Вильяма Кларка к Чичерину и Вронскому — комиссару торговли. Не могу сказать, чтобы я рад был свиданию с ними. Немного смог я узнать и от английских посетителей. Сэр Вильям Кларк ничего не знал о планах союзников, касающихся России. Уркварт, имевший паи в горной промышленности в Сибири, был убежденным интервентом. Я был доволен, когда через два дня после бесплодных разговоров они уехали в Санкт-Петербург. Если бы они остались еще на сутки, они могли бы задержаться до бесконечности. На следующий день пришло сенсационное известие, что союзные посольства оставили Вологду и бежали в Архангельск. Хотя они выпустили бесполезное заявление, что их отъезд нельзя рассматривать как разрыв сношений, большевики правильно учли его как прелюдию к интервенции. Их отъезд, предпринятый без единого слова предупреждения союзных миссий в Москве, поставил меня в незавидное положение. Я ясно увидел, что роль заложников, первоначально предназначавшаяся послам, будет предоставлена нам. Вместе с моими французским, американским и итальянским коллегами я отправился к Чичерину, чтобы нащупать почву. Он был изысканно вежлив и очевидно старался не подать никакого повода для обвинения большевиков в разрыве сношений. Он просил нас остаться в Москве и заверил нас, что, что бы ни произошло, нам разрешат уехать, как только мы захотим. Мы дали уклончивый ответ. Мы все еще не имели официального указания от наших правительств. Мы допускали, что союзники решили высадить войска. Мы предполагали, что они высадятся в Архангельске, Мурманске и Владивостоке. Наверное, мы ничего не знали. Однако было ясно, что наше положение в Москве непрочно, и я вернулся к себе, чтобы начать подготовку к отъезду.
Ближайшие дни относятся к самым печальным дням моего пребывания в России. Мура уехала из Москвы дней десять тому назад с целью навестить родных в Эстонии. Из-за борьбы на чешском и ярославском фронтах езда по железным дорогам строго контролировалась. Я не мог сноситься с ней. Могло случиться, что я вынужден буду уехать из России, не увидев ее больше. В течение четырех ночей я не спал. Часами я сидел в комнате, раскладывая пасьянсы и мучая бедного Хикса идиотскими вопросами. Мы ничего не могли делать: самообладание меня покинуло, и я погрузился в мрачное уныние. 28 июля днем зазвонил телефон. Я схватил трубку. Говорила Мура. Она приехала в Санкт-Петербург после шестидневных ужасных приключений. Пешком перешла она через границу между Эстонией и Россией. Сегодня ночью выезжала в Москву.
Реакция была поразительна. Теперь все было нипочем. Если я опять увижу Муру, я знал, что смогу выдержать любой кризис, любую неприятность, все, что готовит мне будущее.
Глава девятая
События начали развертываться с невероятной быстротой. Через день после возвращения Муры в Киеве был убит генерал Эйхгорн, главнокомандующий немецкими войсками в России. Юноша, московский студент по фамилии Донской, член партии социалистов-революционеров, выполнил этот террористический акт. Он нанял извозчика и, проезжая мимо генерала, бросил в него бомбу, причинившую ему смерть. Я сидел с Чичериными и Караханом, когда им сообщили об этом по телефону. Они не скрывали своей радости. В особенности Чичерин. Он обратился ко мне со следующими словами: «Видите, вот что происходит, когда иностранцы идут против воли народа». Их радость меня покоробила. Мой рассудок говорил, что в глазах большевиков генерал был насильником, убийцу которого будут считать освободителем. Вроде того, как учили буржуазных детей преклоняться перед Брутом. В глазах большевиков немецкие и английские генералы принадлежали к одной категории, как только они вступали на русскую землю. Они были агентами контрреволюции и, следовательно, вне закона. Однако как союзники, так и немцы совершили ошибку, рассматривая Россию только в свете их личного конфликта. В немецком военном суде два дня спустя Донскому прежде всего были предложены следующие два вопроса: «Вы знаете Локкарта? Вы знаете главу английской миссии в Москве?».
Первого августа мы получили предписание оставить наше помещение. Оно было ликвидировано для Генерального совета русских профсоюзов. Большевики начали показывать зубы. Мы не заслуживали дальнейшего внимания. По счастью, мне удалось получить свою старую квартиру в Хлебном переулке, в результате чего мы избежали весьма неприятного положения.
Четвертого августа Москва пришла в возбуждение: союзники высадились в Архангельске. В течение нескольких дней народ был во власти всевозможных слухов: союзники высадили значительные силы. Некоторые доводили их число до 100000. Не менее двух дивизий. Японцы должны были двинуть семь дивизий из Сибири на помощь чехам. Даже большевики потеряли голову и в отчаянии начали упаковывать свои архивы. В разгар кризиса я увиделся с Караханом. Он говорил о большевиках, что они уже погибли. Но они все же не сдадутся. Они уйдут в подполье и будут бороться до конца.
Было неописуемое смятение. Через день после высадки десанта я отправился к Вардропу, нашему генеральному консулу, который обосновался с консульством во Дворце Юсупова около Красных Ворот. Во время нашего разговора генеральный консул был окружен вооруженным отрядом. Это были агенты ЧК. Они все запечатали и арестовали всех, находившихся в здании, за исключением меня и Хикса. Особый пропуск, который я получил от Троцкого, еще имел силу. Забавная подробность налета. Пока агенты ЧК допрашивали внизу чиновников консульства, наверху офицеры нашей контрразведки спешно жгли шифры и другие компрометирующие документы. Трубы извергали клубы дыма, которые проникали даже в нижние комнаты, но несмотря на это джентльмены из ЧК не увидели в этом ничего необычного. Как мы в этом убедились уже впоследствии, ЧК была страшным, но далеко не умным учреждением.
В одно и то же время налет был произведен и на французскую миссию и генеральное консульство. Хотя итальянцев и американцев не тронули, оскорбление нельзя было игнорировать (правда, в глазах большевиков наша высадка в Архангельске была также нарушением международного права), и на следующий день мы отправились к Чичерину вручить официальное извещение о разрыве сношений и просьбу выдать наши паспорта. Прямого отказа от Чичерина не последовало. Он казался подавленным событиями и повторил свою обычную просьбу повременить. Несчастный Чичерин был, конечно, серьезно встревожен. Утром к нему явился с подобным же визитом Гельферих, занявший после графа Мирбаха пост германского посла. Гельферих так же склонен был рассматривать интервенцию как серьезную угрозу большевикам. Он не желал разделить участь графа Мирбаха или попасть в плен, когда войска союзников займут Москву. Вечером этого дня он выехал в Берлин, оставив всего несколько человек в Москве.
