Рисково? Конечно, рисково. И если предварительно не обработать класс, реакцию нашего третьего «Б» несложно будет представить. Половина ребят загогочет, другая разорется. И опять же посыплются промокашки с бомбочками. Но в моем случае все будет подготовлено, и только учительница удивленно спросит, почему я так решил. И тогда мне не останется ничего другого кроме как выставить на парту портфель и при общем изумленном молчании извлечь на свет папку с доказательствами. Тут-то все и подпрыгнут. Тут-то и пораскрывают рты. Учительница сначала очочки снимет, дужки начнет жевать, хмуриться, но после того, как прочтет первые несколько фактов, немедленно схватится за сердце. Хотя нет, лучше за телефон пусть хватается. Чтобы вызвать в школу журналистов и телевизионщиков.
Ну а что начнется вслед за этим, я представлял себе весьма смутно. Наверное, будет непросто. Сначала придется объяснять разобиженным учителям, почему я так долго скрывал от них столь замечательный факт. А потом… Потом меня заставят давать интервью, рассказывать перед микрофоном, как я дошел до столь блестящих результатов и когда впервые ощутил в себе задатки гениальности.
Само собой, и одноклассники будут поддакивать. То есть не все, конечно. Вовыч с Сашкой Путинцевым будут, — они-то свои. И Гоша с Лешиком подтвердят каждое мое слово, и Даша (она же первая узнала!). А вот, к примеру, Олечка Нахапетова может и гадость какую-нибудь брякнуть. Она у нас самая красивая, а красивые — они всегда что-нибудь не то вытворяют. Кто читал про супругу Пушкина, тот, верно, меня поймет.
То есть в первом классе Олечка глазки мне строила, а во втором взяла и на Вовыча запала. Любовь, что вы хотите! В девять лет вообще любят неадекватно. Для одних — это пунцовые щеки с невнятной речью, для других (самых ненормальных) — рвение в учебе и образцово-показательное поведение. Для меня же любовь выражалась в преследовании. Я не таскал избранницу за косы, не воровал портфель, не писал писем, но несколько месяцев кряду Ольгу Нахапетову я преследовал, как какой-нибудь филер царских времен. От школы и до дома, где она жила. Я не пытался с ней заговорить или что-то там высмотреть, я просто продлевал свое ежедневное счастье. Насколько это было возможно. Пока я видел ее, мне было легко и здорово. Гравитации не существовало, а солнце рассеивало самые мрачные тучи.
Хотя, если честно, была бы возможность, я бы и за косы ее потаскал, и портфель украл, и скакалку узлом гордиевым связал. Но почему-то не решался. Любил, как последний дурачок, на дистанции. Вот Мишуня, что позади меня сидит, оказался куда практичнее. Подобно многим он тоже любил Олечку Нахапетову, но был смелее, что ли. Или хитрее? Во всяком случае, этот умник дразнил Нахапетову, дергал за платьице, бросался снежками, ставил подножки — короче, доводил до слез всеми доступными способами.
Честно признаюсь, я жутко ему завидовал. Вот как надо было любить! А этот умник не просто любил, — он действовал. Более того, однажды Мишуня по-настоящему подрался с Нахапетовой! То есть так довел, что она набросилась на него с кулаками. А он, понятно, вовсю отбивался. Помню, что идиотская улыбка не сходила с его физиономии на протяжении всей драки. Уж я-то его отлично понимал! В эти минуты он был по-настоящему счастлив. Я даже подумал, что, возможно, Олечку Нахапетову он любит сильнее меня. Потому что отважиться на такое проявление чувств у меня не хватало духу. Вот побить того же Мишаню я мог запросто, а на нее рука не поднималась. Прямо чепуха какая-то! Мишку я, кстати, побил. В тот же день. Прикопался к какой-то ерунде и наказал. А он и не понял, за что именно. Любовь, братцы, — суровая штука.
В общем, с Олечкой надо было заранее потолковать. Или проболтаться чуть раньше Даши. Не дура же она полная! Сама потом в мемуарах станет писать, что дружила, знаки внимания оказывала. А когда будущий гений спрятал ей в портфель водяную бомбочку, она этим портфелем достала его разок по кумполу. Для тех, кто не знает, кумпол — это макушка, или, говоря проще, репа. Короче, голова человеческая. Вот по этой самой голове Олечка и навернула портфелем. А теперь сами судите, ей же за все эти пакости кусок славы доставался! Плюс прибыль с мемуаров… На прибыль, я, кстати, не претендовал, хотя мог бы. И прежде чем гадости говорить, пусть бы подумала, кому нужны будут ее мемуары, если в них не окажется страниц про самое главное. Ну то есть про меня…
Вот Шнур со Сваей мемуаров точно писать не будут. Им и на школьную славу плевать, — запросто могут испортить интервью. Из трубочек-плевательниц 45-го калибра. Влепят диктору под глаз жевышом из такой трубочки, и все! — сорвана передача. Еще и кукарекнуть могут! Прямо посреди интервью. Я, скажем, начну рассказывать о своей любви к животным — к дворняжкам, к кошакам, а эти олухи возьмут и закудахчут из-под парты. Остряки-самоучки! И не договоришься ведь с ними. Те еще придурки. В последнем сочинении Свая на полном серьезе написал, что когда вырастет, станет жуликом. И не просто жуликом, а опасным налетчиком. Потому что кто-то во снах летает, другие честно по деревьям лазают, а Свая постоянно грабит магазины и банки. Из магазинов он шоколад тащит и жвачку, из банков — тугие пачки денег, чтобы потом покупать на них все те же шоколадки и жёву. Шнур, который сидел рядом, ничего выдумывать не стал, а попросту сдул сочинение у приятеля. Чуть ли не слово в слово. Вот и досталось обоим. Но самое главное, что эти вундеры нисколечко не врали. Дело заключалось, конечно, не в шоколадках, — такие уж они были сорвиголовы.
Сказать по правде, я тоже был бы не прочь ограбить парочку-другую банков, просто смущался в этом признаться. Неловкость ощущал, что ли? А может, понимал, что не все, что хочется, здорово и полезно. С шоколада — вон кариес повсюду, от жёвы — пломбы летят, как бешеные. Вот и с банками сплошные непонятки. Их, может, и приятно грабить — особенно когда в маске да весь обвешен оружием, но ведь потом ни с кем не поделишься впечатлениями, — прятаться надо, обманывать. И какая с этого радость?
Или, скажем, Вовыча с Саней я возьму в банк, а Костяя с Гошиком не возьму. И что получится? Конечно, разобидятся. И выходит, что в банк придется идти всем классом. Разве не глупость? Такой толпой — конечно, кто-нибудь да проболтается. Или выронит из кармана улику. И все. Поймают в первый же день. С одной стороны — слава, с другой — позор. Что я скажу папе с мамой? Еще и перед банкиром придется извиняться… В общем, неблагодарное это дело — грабить банки. А дураки Свая со Шнуром этого не понимают. Потому и огребут однажды от своих родителей по самую маковку. Так что ну их — налетчиков. Хватит с меня моей гениальности. Тем более что доказательств скопился воз.
И первое из них — мои страхи. Нет, я в самом деле пугаюсь. По-настоящему. Вроде бы весело, и все кругом бегают, ржут, а мне вдруг — бэмс! — и страшно становится. Не за себя, а за все вокруг. За Солнце, которое когда-нибудь остынет, за друзей, что незаметно превратятся во взрослых, потом в старичков и старушек, а после и вовсе исчезнут. Страшно за небо, которое из-за труб и торговых центров все сложнее увидеть. А еще страшно от того, что никто этого не замечает. Что я один, как дурак, стою и дрожу. Машины кругом гудят, люди о чем-то спорят, дети носятся, и никто не думает про наше завтра. То есть я тоже стараюсь не думать, но иногда все-таки думается. Ну просто само собой думается… Я вот у Дашки Скворцовой про страхи спрашивал, она посмеялась. Колян с Гошей вообще не поняли, о чем я толкую. И Вовыч с Лешиком лбы наморщили, точно я ребус им загадал. Вот и дошло до меня, что туточки я один. Как во поле березка…
