— Ч-чего ржете, он же п-плавать не умеет!
И так это было для нас неожиданно — и мысль о неумении плавать, и Лешиков заикающийся голос, что все сразу заткнулись. А Лешик совсем офигел. Может, сам испугался, что у него такая голосина проклюнулась, а может, понял, что впервые замаячил на горизонте подвиг. Мы-то, дураки, еще не доперли, а его озарило. Короче, Лешик ухарски крякнул, скинул шапку с варежками и ринулся спасать Гошу. Он, наверное, думал, что теперь станет единственным во дворе суперменом. И, конечно, просчитался. Крякнув еще более громко, я ринулся следом. И только оказавшись в холодной воде, припомнил, что плавать тоже не умею. То есть теоретически, конечно, умел, и вроде неплохо — хоть кролем, хоть даже брассом, а вот на практике плавал не лучше Гоши. И получилась полная бестолковщина, потому что теперь мы барахтались и тонули втроем. И у Лешика что-то не получалось спасать, и у меня. Конечно, тонуть втроем веселее, чем в одиночку, и Гоше, наверное, было легче от понимания того, что мы рядом, однако орал он по-прежнему громко. Да и мы с Лешиком не молчали.
На вопли прибежал случайный прохожий. То есть случайный-то он был случайный, но плавал, на наше счастье, отменно. Солдатиком сиганув в яму, он тут же вытащил всех троих. Правда, спасал нас прохожий не совсем вежливо. Хватал за одежду и вышвыривал на бережок. Все равно как котят каких. И сам выбрался из воды сердитый, злой, мокрый, — про часы погибшие что-то твердил, про работу, на которую теперь опоздает. Ушел, даже не попрощавшись. Невоспитанный какой-то попался. Но обижаться было некогда, и мы тут же ринулись в подъезд греться и отжимать одежду. При этом наперебой придумывали, что же такое скажем родителям. Лешик заявил, что ничего объяснять не будет, — тихонечко шмыгнет в ванную и попытается отстирать все самостоятельно. Гоша ерунду какую-то выдал про то, что бегали в догонялки и вспотел. Но ведь не может человек так вспотеть, что даже в карманах булькает! Гоша уверял, что может и что однажды у него такое уже было. Словом, полную пургу нес. Но самую крутую версию, понятно, предложил я — про угонщиков, мчавшихся от милиции и по дороге окативших нас грязью. Про это решили рассказать все — даже те, кто мокрым не был. Очень уж хорошая история получалась. Но сам я почему-то ею не воспользовался. Пришел домой и рассказал все как есть. И странное дело, мама совсем не рассердилась. Даже наоборот долго расспрашивала о подробностях, а потом предложила вырезать из фольги медаль за спасение и вручить ее Лешику.
— Он ведь первым бросился за Гошей. Значит, заслужил.
— Но плавать-то он не умел!
— Важен порыв. Потому что теперь вы знаете, что он настоящий герой.
Тут мама не ошиблась. Теперь мы и впрямь знали, что Лешик — парень не промах. А ведь раньше мы его в упор не видели. Заик вообще подразнить любят, но Лешик не обижался. И свинку морскую (та, что на тетушку мою похожа) не жмотничал — давал подержать да погладить. Из-за голоса-то Лешик тоже, наверное, переживал, а мы, дуболомы, не замечали. Это Свае было бы в радость, если б его проделки никто не замечал, а Лешику, конечно, было обидно.
В общем, вечером пришел с работы папа и помог нам вырезать медаль. Он же предложить отчеканить на ней лихой рисунок. Мальчуган в кепке со спасательным кругом в руках. Я хотел автомат или саблю, но родители убедили меня, что спасательный круг будет смотреться логичнее.
На следующий день прямо во дворе я построил своих приятелей в шеренгу и торжественно вручил Лешику медаль. Вы бы видели, какими глазами все глядели на этого счастливчика! Точно ему и впрямь орден кремлевский вручали! Я и сам, честно говоря, иззавидовался. Пока говорил речь и цеплял медаль, несколько раз едва не передумал. Но не одному Лешику быть героем, — собрав волю в кулак, я довел церемонию до конца.
А после — уже на правах отца-командира я постановил, что теперь мы одна дружная банда, и к лету Лешик непременно должен научиться плавать, чтобы потом научить плавать нас всех. Лешику это было, понятно, не в жилу, но одуревший от счастья, он согласен был на все. В общем, юный герой принародно дал обещание. А я глядел на него и думал, что мама права: хороший он все-таки парень. Не только храбрый, но и сообразительный. Прежде чем броситься в яму, скинул варежки и шапку. Я вот не скинул и варежку одну утопил. А варежка была классная — из мягкой такой шерсти, с широкой резинкой. И варежки той мне до сих пор жалко.
Глава 5
МЕЖДУ НЕБОМ И ВОДОЙ
— Видал, какая зверюга?
— Да уж, здоровая…
— Почему, думаешь, не погналась за нами?
— Может, не заметила? Голова-то у нее вон где — этаже на втором. А тут еще туманище этот… Да и что ей два салапета!
— Точно, на один кус-перекус. Все равно как для нас бутер.
— Ага, бутер! Она, может, акулами питается. Белыми и голубыми… — я вздохнул. Сердце у меня молотило, как хороший африканский барабан. Ударов под триста в минуту, не меньше. А может, и под тысячу. Мы ведь действительно видели огромную, поднимающуюся из воды шею. Головы, правда, не разглядели, но это, может, и хорошо. Потому как разглядели бы мы, разглядели бы и нас, а тогда про последствия лучше не толковать. Именно так я сейчас думал, хотя уже раз в сороковой пытался убедить себя, что вместо шеи мы видели обычную сваю. Мало ли что в тумане примерещится, а тут торчащий из воды бетонный брус! Конечно, можно навоображать себе мезозойских призраков!
Одну доску мы потеряли, зато другой гребли поочередно, чтобы поскорее согреться и подальше убраться от места, где столкнулись с чудовищем. Темная вода скручивалась за кормой в буруны, наше махонькое суденышко неустойчиво раскачивалось, поворачивая то вправо, то влево. Мне почему-то казалось, что оно стало больше. Вытянулось, что ли. По крайней мере, до стоящего на носу Вовыча, я уже не дотягивался. Ни рукой, ни даже доской. А может, мне только так казалось.
Вокруг по-прежнему клубился туман, тишина стояла зловещая. Хорошо, хоть дождь моросить перестал, однако мы все равно продрогли. Иначе с чего бы нам стучать зубами? Не со страху же!
— М-м-макс! Уже часов пять плывем, — отстучал мне азбукой Морзе Вовыч. — А то и все десять.
— Ага, — кивнул я и подумал, что десять часов, наверное, все-таки многовато. Этак и стемнеть давно бы успело! Однако спорить с Вовычем я не стал. Нельзя вносить уныние в ряды единомышленников. Я ведь уже говорил: капитаны — они до последнего подбадривают матросов. Даже когда судно валится на борт, они и тогда не уходят с капитанского мостика и знай себе покуривают трубку, всем своим видом внушая надежду подчиненным…
Я повел кончиком доски справа налево, передернул невидимый затвор. Зажмурившись, изо всех сил попытался представить, что это пулемет ДШК или на худой конец немецкий МГ. Еще немного, и чудо претворилось бы в явь, но у меня отчаянно зачесался нос. Я чихнул, и нечто тяжелое в моих руках снова стало обычной доской.
