— Кхм-кхм… — раздалось прямо над ухом, и я вздрогнула. — Напугал? — спросил Мартин, обнаруживаясь за левым плечом.
— Немного. Я просто задумалась.
— У меня к тебе дело. Ты завтра не занята?
Не знаю, что бы я ответила, если бы располагала временем поразмыслить, но на вопрос, заданный внезапно и в лоб, я не могла ответить ничего, кроме правды.
— Нет, не занята.
— Отлично! Мы завтра в Петергоф собрались, поехали с нами.
Сказать, что я удивилась, — не сказать ничего.
Я посмотрела на стол у окна. Мартиновы подружки следили за нами с несколько тревожным выражением лиц.
— А ты уверен, что твоя девушка… э-э-э… твои девушки… в общем, ты уверен, что все этого хотят?
Мартин усмехнулся.
— Они не мои девушки, и они очень этого хотят. Они считают, тебе надо больше общаться.
Мама говорила то же самое.
— Даже не знаю… А разве фонтаны уже работают?
— Еще нет, но это не имеет никакого значения. В этом, собственно, и есть суть завтрашнего мероприятия. Петергоф без фонтанов.
Звучало неплохо.
Более чем неплохо.
Скорбь день за днем подтачивала мою цельность, а в этом предложении был шанс сдвинуть тягостный ракурс с мертвой точки.
Я снова нерешительно взглянула на свиту.
Ксения помахала мне и улыбнулась. Этот простой жест решил все. В конце концов, надо быть честной с самой собой — меня тянуло к этой необычной компании. Как вышло так, что они оказались вместе? Почему вне стен института они совсем другие? И, конечно же, больше всего меня волновал вопрос, какого рода отношения связывают их с Мартином.
Загадка из загадок покачивалась перед моим носом в виде сочной морковки, заставляя продвигаться вперед.
— Я поеду.
— Отлично, — снова сказал Мартин. — Тогда встречаемся на Балтийском вокзале в центре зала в шесть утра.
— Шесть утра?! — вскрикнула я раненой птицей. Имя этой птице было сова. В свой выходной я намеревалась хорошенько выспаться и поваляться в кровати.
Мартин засмеялся.
— Ты с таким ужасом это сказала… Бедняжка. Но электричка на Ораниенбаум отходит в шесть пятнадцать.
— Но зачем в такую рань?
— Ехать почти час, потом идти в Александрию — тоже время займет.
Идти в Александрию… Что за фраза… Перед внутренним взором предстала фантасмагорическая картинка: мы, закутанные в бедуинские одежды, цепочкой бредем по слепящим бескрайним пескам Египта…
— Это парк такой в Петергофе, — развеял пустынный пейзаж Мартин. — Никогда там не была?
— Нет. Мы с мамой, когда приезжали в Петербург, больше по городу гуляли. Как-то так получалось. Вообще мы много где бывали, но всего не успеть.
Мартин помолчал, разглядывая меня, потом спросил:
— Ты очень дружна с матерью?
Что за странный вопрос… Разве может быть иначе?
— Конечно.
С каким-то еле заметным напряжением Мартин снова спросил:
— Она красива, добра, умна? Чего в ней больше?
Эти вопросы были еще странней предыдущего и совсем мне не понравились.
— Она моя мать, — сказала я и обхватила себя за плечи.
Не надо было соглашаться.
Судя по тому, что Мартин сменил тему, он умел читать язык жестов.
— Завтра на Петергоф опустится великолепный туман. Но он продержится часов до девяти, надо успеть. Будет красиво, но холодно, оденься потеплее.
Я нехотя кивнула, все еще прикидывая, не стоит ли мне завтра в срочном порядке захворать.
— Почему ты так уверен в тумане? Ты же знаешь, как говорят: есть ложь, грязная ложь и синоптика.
— По-моему, не синоптика, а статистика. А туман… Это будет не простой туман. Люда у нас погодница. Она туманная ведьма.
— О-о-о… — Я сразу же передумала болеть. — А можно будет посмотреть, как она это делает? Люда не будет против?
Мартин усмехнулся.
— Я попрошу — и она не будет против.
Не могу сказать, что мне понравился самодовольный оттенок этого утверждения, но очень хотелось понаблюдать за работой туманной ведьмы. Вмешательство в гармонию погодных стихий тоже запрещалось законом, и, в принципе, я была с этим согласна. Но ведь утренний туман на берегу Финского залива в начале мая — не такое уж противоречащее реальности явление.
Всего лишь маленький кусочек старинного парка, закутанный в седые меха…
Искушение оказалось слишком сильным, чтобы ему можно было воспротивиться. Я снова отмахнулась от неприятного чувства.
На следующий день ни свет ни заря я оказалась под сводами Балтийского вокзала.
Ровно в шесть пятнадцать электричка тронулась с места, и за окнами начали сменяться дорожные пейзажи. Колеса мерно постукивали. Меня усадили между Гелей и Аней. Напротив расположился Мартин, слева от него Люда вставила в уши «капельки» плеера и мрачным невидящим взглядом уставилась в окно — наверное, готовилась к ритуалу.
Интересно, что слушают, собираясь проделать прореху в ткани мироздания? Вагнера? «Раммштайн»? Нежных перуанских индейцев?
Ксения, как обычно, заняла место по правую руку от Мартина. Как стало заметно впоследствии, она настолько часто оказывалась справа от Мартина, что это нельзя было назвать случайностью.
Я, не поднимая глаз, долго разглядывала обувь Ксении. Классные ботиночки, между прочим, я бы от таких тоже не отказалась… Из темно-синей замши, аккуратно отстроченные толстенными нитками, как-то необычно и стильно зашнурованные, на белоснежной подошве… Даже удивительно, как такая белизна могла сохраниться… магия, наверное…
Когда выносить чужие взгляды стало более невозможным, я подняла глаза.
Они все улыбались мне: погодница Люда — отрешенно, словно бы тому, кого она видела сквозь меня, Ксения — ласково, Мартин — победительно и с легким бездумным весельем, как, должно быть, улыбаются над стреноженным мустангом или застреленным оленем.
От этого веселья мне вновь стало не по себе, и, наверное, некая смута отобразилась на моем лице, потому что Мартин перестал улыбаться, взял мои холодные руки в свои теплые и произнес:
— Все будет хорошо.
Я пожала плечами и беспечно ответила:
— Знаю.
5
Туман в Александрии стал незабываемым. Он появлялся в виде двух тонких струй, вытекавших прямо из раскрытых ладоней туманной ведьмы.
В центре заросшей поляны высился мраморный, в старческих пятнах и трещинах постамент. Статуя, для которой постамент был когда-то изготовлен, сгинула во времени, и теперь на нем, широко раскинув руки, стояла Люда — с распущенными волосами, в длинной хламиде, которую она достала из рюкзака… только смотрела она не на Рио-де-Жанейро, а в небо. Сизо-белые струи ненадолго поднимались вверх, затем опадали и слоями стелились по сырой земле; не сразу, но через несколько минут они начинали растворяться, превращаясь в привычную глазу утреннюю дымку. Эта первоначальная неоднородность и слоистость выдавала искусственное происхождение тумана, но я все равно впечатлилась.
