Многие из тех, кто голосовал за мирный путь, не хотели афишировать наличие особых способностей, рассудив, что им и так будет неплохо. По сути, они не были такими уж гуманистами. Просто посчитали, что быть пастухом не так хлопотно, как волком. В немагическом мире волшебство — драгоценный товар, и Империя негласно, но весьма регулярно оказывала особые услуги тем, кто мог за это заплатить.
Нам, разумеется, излагалась официальная версия.
— И помните! Путь к хаосу может начаться с малого! Например, с бессмысленного поджигания деревьев! Это деяние только на первый взгляд кажется пустяковым…
И бла-бла-бла, и бла-бла-бла…
«Специально они, что ли, подбирают таких зануд?» — думаю я.
Мы сидим, уставившись в кривоватый, беспрестанно шевелящийся рот Павла Викторовича, и потихоньку соловеем.
Одинцов отрывает от тетрадного листка полоску бумаги, размашисто пишет: «Сегодня он поджег березу, а завтра магию продаст!», внизу изображает виселицу, на которой болтается человечек — ручки-ножки из палочек, и посылает записку Малыгину.
Тот читает и оглядывается на нас.
Мы синхронно показываем кулаки.
Колька покаянно роняет голову — догадывается, что над его головой сгущаются тучи.
Лекции мы были вынуждены прослушивать в течение двух месяцев по воскресеньям, с десяти утра и до полудня, и потеря этого золотого времени больно ударила по нашим свободолюбивым сердцам.
Мало того, занятия проходили под прикрытием хорового кружка. Проходящие мимо слышали, как из окон звучит «Имангра-озеро, чаша царей», исполняемая нестройными, но чистыми детскими голосами. Если бы некто любопытный все-таки заглянул в окно, то увидел бы, как в классе, где парты сдвинуты к стенам, полукругом стоят ученики и старательно разевают рты.
Позор на весь поселок.
Единственное, что нас утешает, — после отъезда психолога морок должен развеяться вместе с памятью о хоровом кружке.
«…Мирный саам и суровый помор к водам твоим приходили в ненастье…» — я вдруг начинаю различать слова песни, хотя морок предназначен для прохожих и должен быть слышен только на улице. Тем не менее я слышу пение, и кажется, будто я сижу на длинных качелях, чья-то сильная рука раскачивает меня… вверх… вниз… вверх… вниз… и флейта вторит словам про «красную нерку и жемчуг речной»…
— Шергина! — издалека слышу я. — Данимира!
Одинцов шепчет:
— Данька, проснись! — и толкает меня в бок.
Я подскакиваю с места.
— Повторите, что я сейчас говорил.
Первый раз за все время Павел Викторович обращается ко мне прямо. А я-то уж было начала верить, что чаша сия меня минует.
— Э-э-э… Мы оплот?..
Кое-что я все-таки слышала сквозь дрему. Про оплот точно что-то говорилось.
Павел Викторович внимательно на меня смотрит.
— Оплот чего? — Он с интересом наклоняет голову.
— Э-э-э… стабильности и прогресса?
— Именно так, Данимира, именно так. Но хотелось бы услышать, какими именно способами наша Империя добивается гармонии столь различных по своей сути явлений, каковыми являются стабильность и прогресс.
Слова московского гостя катятся по поверхности моего разума, как рассыпанные пластмассовые бусины. Но и я не лыком шита. Я подбираю слова Павла Викторовича, нанизываю их на нитку в другом порядке и произношу в ответ такую же гладкую речь.
«Съел?» — думаю я. Все учителя говорят мне, что я способная.
— Прекрасно, Данимира, прекрасно, — удовлетворенно произносит Павел Викторович. — А теперь расскажите нам, что вы думаете о поступке вашего товарища Николая Малыгина.
Внезапно я чувствую острый приступ гнева. Я ощущаю, что безмерно устала от этого бессмысленного времяпровождения и что тоже с удовольствием что-нибудь бы подожгла. Колька, конечно, дурак, но мои мысли — это мое личное дело.
— Сегодня он поджег березу, а завтра магию продаст? — цитирую я записку Одинцова и таращусь с честным выражением, хотя внутренне усмехаюсь.
Лицо у меня невинное и безмятежное, это я унаследовала от мамы. Только мама — на самом деле такая, светлейшая из ведьм, а насчет себя я не уверена.
Психолог задумчиво смотрит на меня, потом неожиданно усмехается и становится похожим на человека. Оказывается, кроме рта у Павла Викторовича есть глаза — серо-зеленые, с пушистыми ресницами и со смешливой искоркой на дне зрачков.
«Это ведь он специально нудятину разводил, — вдруг догадываюсь я. — Чтоб запомнили на всю жизнь».
— Такое развитие событий намного вероятнее, чем вам кажется, Данимира Андреевна, — все так же усмехаясь, сообщает Павел Викторович. Из-за этой усмешки фраза звучит так, будто он отвечает на мои невысказанные слова. Может, он чтец мыслей? Редкая способность даже среди магов, но ведь встречается же.
Не успеваю обдумать эту возможность, как замечаю, что фигура передо мной размывается, серо-зеленые глаза бледнеют, остаются лишь зрачки, которые превращаются в блестящие черные бусинки на серой вытянутой морде.
— Ты завязла, — строго говорит морда голосом Павла Викторовича. — У тебя мало времени, двигайся дальше.
Странно. Раньше мне казалось, что дополнительные уроки по обществоведению — не лучшим образом проведенное время, а теперь не хочется уходить.
Здесь скучно, но безопасно, а там, куда мне придется идти, скверно.
Но что-то толкает меня в грудь, и я с сожалением покидаю и это место, и это время.
Двигаться.
Мне надо двигаться, надо догнать ускользающее, невозможное, унесенное ветром…
А вообще преподаватели по всем предметам у нас были замечательные — Завод следил за этим. И училась я без проблем. Если честно, мне даже в голову не приходило, что можно добровольно отказаться познавать что-то новое. Так что школу я закончила с золотой медалью, без помощи каких-либо сверхъестественных сил.
Я, как и мама когда-то, не отказалась от инициации ведьмовского статуса, но, положа руку на сердце, сделала это в предвкушении дополнительного бытового комфорта и всяких мелких радостей волшебства — кому ж не понравится быстро находить потерянные вещи, уметь объясняться с животными, птицами и книгами; у ведьм никогда не пригорает еда и не вянут комнатные растения. И еще — вот оно, ради чего стоит быть ведьмой! — можно приказать одежде разгладиться самой.
Бытовую магию Империя тоже не одобряла, но, чего греха таить, по мелочи жульничали все. Бороться с этим было невозможно, и власти смотрели на это сквозь пальцы.
Отец и мать обладали яркими магическими индивидуальностями и щедро делились своими знаниями со мной. В результате я умела гораздо больше, чем положено несовершеннолетней особе. Тем не менее об Академии Государственной магии мне никогда не мечталось, потому что тогда в процессе учебы пришлось бы совершать достаточно неприятные поступки, к которым у меня не было никакой склонности. Да и после окончания Академии ведьмы были обязаны отработать длительный срок на императорской службе. А я хотела так же, как и мама, закончить библиотечный факультет Смольного института, найти свою библиотеку, пустить в ней корни и тихо-мирно жить в согласии с самой собой и окружающими.
