– Некоторые могут. В основном Синекровные.
– А ведьмы других кланов?
– Говорят, что для древних прошлое, настоящее и будущее слиты воедино.
Мотая головой, Аэлина пошла к лестнице, намереваясь спуститься вниз. Рован вспорхнул со снастей, еще на лету вернув себе фэйский облик. Едва взглянув на всех, кто был на палубе, он поспешил за Аэлиной.
– Что все это значит? – теперь уже спросил недоумевающий Фенрис.
– Древние, – задумчиво произнес Дорин. – Такие как Бэба Желтоногая.
Пальцы Маноны коснулись ключицы – того места, где у Аэлины белели шрамы, оставленные ногтями Желтоногой.
– Прошлой зимой она побывала в вашем замке, – сказала Дорину Манона. – Приезжала под видом балаганной предсказательницы.
– И что такого она сказала? – спросил Эдион.
Дорин вспомнил: генерал знал об этом визите. Он сам признавался, что всегда следил за ведьмами и вообще за всеми, кто обладал особыми силами.
Манона прищурилась на генерала:
– Бэба была настоящей предсказательницей. Очень сильной. Не удивлюсь, если она сразу же узнала, что перед нею – террасенская королева. Бэба увидела будущие события и решила подороже продать сведения о них.
Дорину понадобилась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть от воспоминаний. Аэлина убила Бэбу Желтоногую, когда та пригрозила продать его тайны. Она и не догадывалась, что откровения ведьмы угрожают и ей.
– Бэба ничего не сказала бы Аэлине напрямую. Только туманные намеки. Но королеве хотелось простых и ясных ответов. Учитывая ее взрывной характер… дальше понятно.
Манона выразительно посмотрела на дверь, за которой скрылась Аэлина.
На палубе стало тихо. Молчание сохранялось и во время завтрака – холодной вчерашней каши. Возможно, корабельному повару было не до того. А возможно, его самого не было в живых.
Аэлина заперлась в отхожем месте. Судя по звукам, доносящимся оттуда, ее выворачивало.
– Аэлина, – тихо, но настойчиво позвал Рован.
Ответом ему был шумный вздох, затем рыгание и… ее нутро исторгло новую порцию.
– Аэлина! – теперь уже прорычал Рован, подумывая, не рвануть ли дверь.
Ему вспомнились ее недавние слова: «Веди себя как принц».
– Мне нехорошо, – донеслось из-за двери. – Мог бы и сам догадаться.
Голос был совершенно неживым. Давно, очень давно Рован не слышал у нее таких интонаций.
– Вот я и догадался, – как можно спокойнее произнес он. – Впусти меня. Я тебе помогу.
– Не хочу, чтобы ты видел меня в таком состоянии.
– Однажды я видел, как ты обмочилась. Вид блевотины меня тоже не испугает. Тем более что я видел и это.
«Подожду еще немного, а потом просто сломаю замок», – решил Рован.
– Погоди еще немного, – послышалось с другой стороны.
– Скажи, чем тебя так задели слова Фенриса? – спросил он, поскольку слышал весь разговор на палубе.
Аэлина не отвечала. Она словно загоняла обратно что-то ужасное, вырвавшееся наружу после слов фэйского воина. Ей, как маленькой, хотелось спрятать это подальше, так чтобы не видеть, не вспоминать и никому не рассказывать. Даже Ровану.
– Аэлина…
Скрипнул отодвигаемый засов.
Лицо у нее было землистого цвета, глаза – воспаленными.
– Я хочу поговорить с Лисандрой, – дрогнувшим голосом объявила она.
Рован посмотрел на ведро (наполовину полное), затем на обескровленные губы Аэлины и ее лоб, густо покрытый потом.
У него сжалось сердце, когда он подумал, что… она сказала правду. Ей действительно нехорошо. Но в чем причина? Рован пытался определить причину по запаху Аэлины, однако ему очень мешало зловоние блевотины и вездесущий запах морской воды.
Прогнав тревожные мысли, Рован молча ушел.
Лисандра вернулась в человеческое обличье и сейчас уплетала холодную водянистую кашу. Рован передал ей просьбу Аэлины. Лисандра молча отправилась к королеве.
Он снова превратился в ястреба и поднялся так высоко, что корабль выглядел маленьким пятнышком, покачивающимся на морских волнах. Ветер приятно обдувал оперение, но на сердце у Рована по-прежнему было очень тревожно.
Возможно, им грозит какая-то опасность. Он проведет тщательную разведку и только потом вернется на корабль и расспросит Аэлину. Рован поймал себя на мысли, что может оказаться неготовым услышать ее ответы.
Появился берег. Изумрудные и золотистые поля и луга, густо изрезанные большими и малыми реками. Широкая полоса побережья.
Но не только свет солнца освещал эту землю, такую мирную и безмятежную с высоты. Там, где стояли рыбачьи деревушки… полыхал огонь. Горящие селения исчислялись десятками.
Острый слух Рована ловил встревоженные крики матросов с его и двух других кораблей. Берега на горизонте были густо затянуты дымом.
Эйлуэ. Королевство было охвачено пожарами.
Глава 49
Элида не разговаривала с Лорканом целых три дня.
Она была готова молчать еще три дня, а может, даже три месяца, если бы жизненная необходимость не заставила ее прервать это ненавистное молчание.
У нее подоспели месячные, а поскольку весь прошедший месяц она ела регулярно и досыта, жалкие капельки крови, с которыми она легко справлялась в крепости, превратились в настоящий поток. Он-то сегодня и разбудил Элиду ни свет ни заря.
Соскочив с узкой койки, она помчалась в крохотное отхожее место, где обыскала все углы, но не нашла ни тряпочки. Разумеется, женщины на этой барке никогда не плавали. Элиде не оставалось иного, как разорвать на лоскуты вышитую скатерть. К тому времени, когда она более или менее справилась с внезапным «потопом», Лоркан успел проснуться и стоял с шестом, направляя лодку на середину реки.
– Мне нужны тряпки, – без обиняков заявила она Лоркану.
– От тебя и сейчас вовсю пахнет кровью.
– Учти: это продлится еще несколько дней и запах будет только усиливаться. Потому мне и нужны тряпки, причем немедленно.
Лоркан, стоявший на носу барки, повернулся к Элиде, принюхался. Ее лицо пылало, живот сводили судороги.
– Доберемся до следующего городишки, там и остановимся.
– Когда это будет?
– К вечеру, – ответил Лоркан, вспомнив, что она не разбирается в картах.
Все эти дни они проплывали мимо городишек и селений, питаясь рыбой, которую ловил Лоркан. Элиду злила собственная беспомощность; на второй день она, приглядываясь к действиям Лоркана, тоже стала удить и выловила жирного угря. Правда, отрезать угрю голову, чистить и готовить улов все равно пришлось фэйскому воину, но Элида хотя бы не ощущала себя дармоедкой.
