Всего двенадцать ударов. Но царапины и ссадины на лице Астерины, рассеченная губа и то, как сейчас она придерживала ладонями голову… Нет, Искара не ограничилась двенадцатью ударами.
Манона перевела взгляд на Искару. У той были в кровь содраны костяшки пальцев. Наглядное доказательство усердия, проявленного наследницей Желтоногих в подземелье.
А Манона в это время находилась в гнезде, предаваясь мрачным раздумьям. Ее захлестнула ярость, воспламенившая кровь. Она уже была готова выразить свое негодование вслух, но Астерина заговорила первой.
– Манона, думаю, тебя обрадует, что я не принимала удары покорно и безропотно, – хрипло проговорила Астерина, улыбаясь одними губами. – Ей вначале пришлось меня приковать.
Глаза Искары вспыхнули.
– Зато как ты кричала, сука, когда я хлестала тебя плетью.
– Молчать! – сердито взмахнула рукой бабушка.
Манона едва слышала бабушкин приказ. Ее непосредственную заместительницу, которая сама ни в чем не провинилась, отхлестали плетью как самую последнюю, никчемную ведьму. Как смертную скотину.
Справа кто-то тихо и злобно зарычал. Повернувшись, Манона увидела Соррель. Соррель, неподвижная и бесчувственная, как скала. Сейчас она стояла, будто зверь, с оскаленными зубами, глядя на Искару и на ведьм, жаждавших крови.
Бабушка шагнула вперед. Лицо предводительницы Черноклювых было полно недовольства. За спиной Маноны безмолвной стеной замерли ведьмы ее отряда.
Астерина вглядывалась в лица боевых подруг. В последний раз. От этой мысли Маноне стало больно.
– Кровь взывает к крови, – нараспев затянули предводительницы трех кланов.
Это были слова одного из древнейших ритуалов. Манона внутренне сжалась, ожидая его окончания.
– Пусть каждая ведьма, желающая пролить кровь ради отмщения Зелты Желтоногой, выйдет вперед.
Желали все Желтоногие. Их железные ногти зловеще блестели, готовые впиться в Астерину. Астерина смотрела только на отряд Тринадцати. Ее окровавленное лицо оставалось неподвижным, а глаза – ясными.
– Встаньте в очередь, – потребовала предводительница Желтоногих.
Пора!
– Я заявляю о праве на казнь, – выкрикнула Манона.
Собравшиеся замерли.
Лицо бабушки побелело от гнева. Остальные предводительницы ждали дальнейшего развития событий.
– Я заявляю о своем праве на голову моей первой заместительницы, – продолжала Манона. – Пролитая кровь может быть оплачена только другой кровью, но от моего меча. Астерина – моя, а потому и смерть должна принять от моей руки.
Первой из трех предводительниц заговорила Крессэда:
– За спасение жизни моей дочери твое право, главнокомандующая, должно быть удовлетворено.
Предводительница Желтоногих резко повернулась к Крессэде, собираясь возразить, но было слишком поздно. Слова прозвучали, и попытка что-то изменить означала бы неслыханное нарушение древнего обычая.
Ветер развевал полы красного крошанского плаща. Манона смотрела на бабушку: глаза той были полны ненависти. Чувствовалось, предводительница Черноклювых довольна, что жизнь Астерины наконец-то оборвется. Не один десяток лет она корила Манону за негодный выбор первой заместительницы.
Главное, ей не отказали в праве самой убить Астерину.
Из-за восточной цепи гор медленно поднималось солнце, похожее на круг расплавленного золота.
Сто лет она сражалась бок о бок с Астериной и всегда думала, что и другую сотню лет они проведут вместе.
– Разверни ее, – тихо сказала Соррели Манона. – Пусть она в последний раз увидит восход.
Соррель послушно развернула Астерину лицом к Верховным ведьмам и толпе зрительниц. А главное – к редкостному по красоте восходу, какой нечасто увидишь в Морате.
Доспехи на спине Астерины были мокрыми от крови.
Астерина стояла на коленях, расправив плечи, с поднятой головой. Она смотрела не на восход, а на Манону, которая медленно приближалась, чтобы занять место в нескольких локтях от предводительниц.
– Манона, не тяни, – сказала бабушка. – Нас ждет завтрак.
Манона вытащила из ножен Рассекатель Ветра. Лезвие отозвалось тихим звоном.
Солнце позолотило балкон. И вдруг Астерина совсем тихо прошептала:
– Отнеси мое тело в ту хижину.
У Маноны в груди что-то треснуло. Звук был оглушающим. Странно, что его никто не слышал.
Манона подняла меч.
А ведь стоило Астерине произнести одно слово, и она бы спасла свою жизнь. Достаточно было раскрыть тайны Маноны и предательство, совершенное главнокомандующей в Рафтхоле. Но первая заместительница молчала.
В тот момент Манона вдруг поняла: есть силы, превосходящие послушание, дисциплину и жестокость. Она не родилась бездушной исполнительницей чужой воли. И бессердечной она тоже не родилась.
Не могла она вот так просто убить Астерину.
Манона взглянула на свой отряд. Те полукругом стояли возле них. Одна за одной, ведьмы поднимали два пальца, касаясь лбов. В толпе зашушукались. Это отнюдь не было знаком почтения, обращенным к Верховным ведьмам.
Таким жестом когда-то приветствовали королеву ведьм.
Но за последние пятьсот лет ни у крошанских ведьм, ни у Железнозубых не было ни одной королевы.
Глядя на лица ведьм своего отряда, Манона видела: они прощали ей случившееся в Рафтхоле. Но там была не только готовность простить. Там было понимание и верность, в основе которой лежало не слепое подчинение, а что-то совсем иное. Это что-то ковалось долго и болезненно, через радость побед и горечь поражений. Здесь же была надежда на лучшую жизнь и мир, устроенный лучше нынешнего.
Манона решилась взглянуть на Астерину. У той по щекам катились слезы. Они не были слезами страха или боли. Астерина прощалась с нею и с жизнью. Сто лет. Как же это мало!
Манона подумала о небесно-голубой драконихе, напрасно ожидавшей свою хозяйку, которая уже не вернется. О зеленой каменистой земле, тянущейся до моря на западе.
Астерина подняла дрожащую руку, прижав два пальца ко лбу.
– Манона, верни наши кланы на родину, – прошептала она.
Манона подняла Рассекатель Ветра, приготовившись ударить.
– Манона, пора заканчивать, – раздраженно бросила ей бабушка.
Манона заглянула в глаза Соррели, потом в глаза Астерины. И отдала своему отряду последний приказ:
– Бегите!
Затем резко повернулась и замахнулась мечом на бабушку.
Глава 18
Заржавленные железные зубы бабушки блеснули на солнце. Следом сверкнули железные ногти. Бабушка подняла руки, заслоняясь от меча, но было поздно.
