* * *
1
– С кем ты живешь?
– С мамой и тетей.
– А отец там, бабушки, дедушки?
– Дедушка умер, когда меня еще на свете не было. Бабушка – пять лет назад. А отца своего я никогда не видела.
– Что, разошлись?
– Да нет. Я так думаю, что мама не была замужем. У них был роман, и я родилась. А он остался в своей семье.
– Ты так спокойно об этом говоришь?
– А что делать? Я знаешь, решила, что лучше я буду об этом прямо говорить, чем стесняться. Чего стесняться-то? Я ни в чем не виновата, мама тоже. Она хотела ребенка от любимого человека. Ей уже было сорок. Он не мог уйти от семьи. И мама решила, что все равно меня родит. Ты, кстати, почему спрашиваешь?
– Просто так. Интересно.
– То есть тебе просто интересно? Любопытно, да?
– Ну, просто обычный вопрос.
– А ты вот не подумал, что этот вопрос может быть бестактным? Думаешь, мне приятно первому встречному все рассказывать про свою семью?
– Я же не первый встречный.
– Я так и знала, что ты так скажешь. А кто ж ты? Второй встречный? И все равно – зачем тебе это нужно? Какая тебе разница с кем я живу?
– Да я просто спросил. Мне без разницы. Я думал, ты скажешь – мать, отец, бабушка, брат…
– Да не думал ты. Если б думал, то тебе бы пришло в голову, что не у всех есть отцы, братья и прочее, и может, кому-то неприятно об этом говорить.
– Но ты же спокойно рассказала…
– Да. Потому что меня уже спрашивали такие, как ты, и мне уже было неприятно. Как будто больше не о чем спрашивать. И я решила говорить, как есть – прямо, мне так легче. И вопросы сразу отпадают. И потом, все равно все знают. Или узнают. Но я действительно считаю, что здесь ничего стыдного – неполная семья, нет отца, что за невидаль. Но вопрос-то все равно бестактный, потому что в принципе кому-то может быть неприятно. А тебе было бы приятно, если б тебя кто-то начал спрашивать что да почему, да где отец. Разошлись, умер или бросил?
– Вообще, наверно было бы неприятно.
– Правильно. А почему?
– Ну, не люблю, когда лезут.
– Вот именно. Теперь понял?
– Понял, понял. А то я думаю, чего ты вдруг разозлилась? Сначала все спокойно рассказала, а потом разозлилась.
– Да. Разозлилась. Мне просто стало досадно, что ты сам не додумался.
– Ладно, не злись.
– Не злюсь. У меня характер хороший.
– У меня тоже неплохой.
– А что ты должен теперь сделать?
– Поцеловать тебя?
– Сдурел?! При чем тут поцеловать? Ты должен мне о себе что-нибудь рассказать в ответ на мою откровенность.
– А-а. Ну что рассказывать? Все обычно – мать отец. Я, кот. Дед с бабушкой, два комплекта.
– Понятно.
– Видишь, ничего интересного.
– Ну, все-таки что-то. А кот какой? Серый?
– Можно сказать, серый.
– Смешно! Что значит «можно сказать»? А на самом деле?
– На самом деле серый. С белым.
– Васька? Барсик? Тимофей? Мурзик?
– Стасик.
– Шутишь?
– Да нет, правда. Стасик. А чем плохо?
– Чудно! И он откликается?
– Конечно. Он знает, что он Стасик.
– Ну, ладно, Никит. Спасибо, что проводил. Увидимся.
– Ты когда бываешь в институте?
– Да каждый день практически.
– Я тоже.
– Ну вот. Я ж говорю – увидимся. Может, когда-нибудь прогуляем вместе какой-нибудь семинар. Тебе далеко отсюда?
– Да нет. Мне отсюда пешком минут семь.
– Надо же! Соседи! Ну, все тогда. Пока.
– Пока.
– Эй!
– Чего?
– Привет Стасику!
– Ладно, передам.
– Пока.
– Пока.
2
Почтальоны уже привыкли, а случайные прохожие недоверчиво удивлялись, попадая в кривоватый, с просевшими асфальтовыми заплатами, протяженностью не более полкилометра Ларчиков переулок: нечетная сторона здесь начиналась номером пятым, затем шел дом номер девять, затем пятнадцать и пятнадцать «в» дробь один. На четной стороне была похожая картина – дом номер шесть, шесть «а», двенадцать и восемнадцать. Этим постройкам повезло – их не успели снести, и теперь, запоздало зачисленные в памятники архитектуры, они с благородной укоризной ветшали в ожидании реставрации.
Больше всех повезло трехэтажному дому под номером шесть «а». Его вполне можно было бы отнести к концу девятнадцатого века, если бы не было достоверно известно, что он построен в первой четверти двадцатого. Поэтому он пока еще не был включен ни в какие списки на капитальный ремонт. Зато в начале девяностых годов некий преуспевающий художник приобрел себе в собственность весь третий этаж и нежилой первый, где оборудовал себе студию. Таким образом, жители второго этажа получили прекрасного соседа, который за свои деньги произвел капитальный ремонт всего здания, а кроме того, украсил подъезд и лестничные клетки своими произведениями. Самое главное, что жильцы перестали волноваться, что их переселят, и в графе «адрес» вместо Ларчикового переулка будет что-то вроде улица Даши-Люси-Вали Николаевой.
Квартира под номером три раньше принадлежала профессору-офтальмологу. В эту квартиру он и его жена впоследствии прописали свою дочь с семьей: мужем и дочками Симоной и Гретой.
Огромная квартира начиналась с раздольной прихожей, переходившей в длинный коридор, упиравшийся в дверь, за которой находились туалет, ванная и маленькая кладовочка. По этому коридору Симона и Грета в детстве любили бегать наперегонки.
Первой всегда финишировала Симона. Зато Грета, не добегая до конца, тут же поворачивала в обратную сторону, и получалось, что теперь она обгоняла сестру. Симона злилась и доказывала, что это нечестно.
По правой стороне коридора находилась огромная комната площадью около пятидесяти квадратных метров с тремя окнами, выходящими во двор. Наверно, изначально это был зал для приемов и праздников. Эта комната имела два входа – один ближе к прихожей, а второй – ближе к кухне. Треть этой комнаты, дед-офтальмолог превратил в кабинет-библиотеку, а большая часть была отдана внучкам. После смерти деда кабинетом стал пользоваться отец Симоны и Греты, который переместил туда свой массивный стол-бюро, а дедов письменный стол передвинулся к окну. Никаких других изменений библиотека с тех пор не претерпела, и только иногда служила комнатой для гостей – когда в Москву приезжал кто-то из Риги, откуда был родом дед-офтальмолог. В комнате сестер сейчас жила Галя, дочка Симоны.
