А с другой стороны – что я такого ужасного делаю? Хожу с молодым человеком по музеям? И что тут плохого? Почему нельзя?»
От нагревшейся подушки Грете стало трудно дышать. Она перевернула подушку прохладной стороной к себе. Вроде стало легче, но через минуту новая волна головной боли заставила ее застонать. Уши заложило. «Господи, как же болит башка! Надо что-то делать, а то хлопнусь тут! Мне этого не надо».
Грета ювелирно, без резких движений «видел бы меня сейчас кто-нибудь из поклонников!» встала, приняла две таблетки и, передумав возвращаться на тахту, подошла к окну и настежь распахнула раму. Свежий ночной воздух, в сочетании с лекарством, подействовал – боль не прошла, но словно отступила, и Грета, облокотившись на подоконник, стала медленно и глубоко дышать, словно делая ингаляцию запахом прохлады и лип.
* * *
Симона не спала. Она не могла успокоиться после той сцены, которая произошла вечером в гостиной. Симоне не стало легче после слез, наоборот, ее пробивала крупная злая дрожь от одной мысли, что Грете удалось вывести ее из равновесия. Она разъяренно металась по комнате и придумывала изощренную словесную месть сестре за пережитое унижение. Мало того, что ей пришлось выслушать столько злых слов, так еще и Галя, наверняка, все слышала. А может, они не раз уже обсуждали это за ее спиной?
Симона подошла к раскрытому окну и глубоко затянулась прохладным воздухом улицы, как курильщик с наслаждением вбирает в себя запах табака. Немного постояв, она, стараясь не наступать на скрипучие места паркета, прошла через гостиную в коридор, озираясь, как взломщик, открыла дверь, спустилась вниз и вышла из подъезда.
Обычно Симона избегала оказываться на улице после десяти вечера. Ночь таила в себе мало ли какие опасности. Однажды – ей было лет девять – Симона с отцом возвращались вечером из театра, и вдруг на их глазах пьяный соседский дядя Леша ударил кулаком прохожего. Отец Симоны попытался вмешаться и урезонить дядю Лешу, но тот схватил его за пиджак и свирепо орал: «Сейчас и тебе достанется, гад! Хочешь в морду?» «Отойди, Симона», – сказал ей отец. А она стояла и лепетала: «Папочка, давай уйдем, папочка, давай уйдем». С тех пор Симона панически боялась пьяных, и ей казалось, что ночью за каждым углом таится страшный разнузданный пьяный.
Сейчас, неожиданно для самой Симоны, ночная прогулка стала той необходимой экстремальной мерой, которая могла затмить ее состояние после ссоры с Гретой.
Кривые пустынные переулки в рассеянном свете фонарей были похожи на театральные декорации, оставленные на сцене для нового представления. Старые дома, притворяясь сонными, зорко поблескивали черными стеклами окон. Смутные силуэты парочек вдруг возникали и исчезали в только им известных подворотнях. Внезапные громкие голоса невидимых подвыпивших компаний, женский смех, попытки затянуть песню. Когда Симона слышала такое, находясь дома, она всегда с содроганием думала, что не дай Бог встретиться с ними на улице. А сейчас она сама находилась внутри этой темной яви, объединявшей всех неспящих.
«Видел бы кто-нибудь, что я гуляю по улицам ночью одна». Ощущение опасности будоражило Симону, но это был не кураж, а скорее, животный страх. Она продолжала шагать, с обостренным напряжением прислушиваясь к темноте, хотя и старалась, чтобы со стороны это было незаметно.
* * *
Пройдя благополучно несколько улиц, Симона немного успокоилась «ну что ж, в общем, ничего страшного», когда услышала за спиной несколько подвыпивших голосов.
– Смори, смори. Баба, что ль?
– Где?
– Да вон. Ща доггоним. Девушка, а девушка, подожди нас.
Симона шла, не оборачиваясь, и судорожно пыталась не паниковать.
– Куда бежишь-то? Стой! Че, не слышишь? Глухая? А?
Трое парней догнали ее и окружили. Они были сильно навеселе.
– Хе-хе-хе, мамаша, мы-то вас за девушку приняли, – сказал один из них, с усилием фокусируя на Симоне оба глаза.
– А че ж…тпф…пусь с нами…тпф… Че ж… – проговорил другой, через каждое слово сплевывая набегающую слюну.
– Пойзем с нами, посизим, выпьем. Выпить-то… – еле ворочая языком, предложил третий.
– Да куда ж мне с вами, я вам в матери гожусь, – изобразила простодушие Симона, поражаясь своей находчивости и бесстрашию.
– Вы не старая, это с-се не так, возраст – это с-се не то, – философски возразил первый, безуспешно пытаясь сделать отрицательный жест рукой.
– Пойзем, выпьем. Выпить-то…
– Ребята, я не пью. Вам молодую компанию надо.
– Да пойзем, ты, че ты, твою так…
– С-семыч, ты это…давай не это…Ну что, с-с-согласны?
– Нет-нет, спасибо.
– В-вам спассибо! Хор-роший человек. Пошли с нами! Что скажешь?
– Нет, я домой. Я вам желаю найти молодых, красивых…
– Спассибо!
– Счастливо вам!
– Эх. Жалко! Хор-рошая ты …баба. Посидели бы! Выпили…
Еле отделавшись от парней, Симона повернула назад, опасаясь, что они могут за ней вернуться. Ночная прогулка моментально потеряла налет порочной романтики. За кого они меня приняли? Чудовищно! Она торопилась и уже не обращала внимания на подъезды домов, причудливо выхваченные тусклым светом, редкие вывески давно несуществующих магазинов типа «скобяные товары». Она уже хотела как можно скорее очутиться, наконец, дома. Однако совсем рядом с родным Ларчиковым переулком Симону ожидало еще одно приключение.
Она буквально нос к носу столкнулась с мелким неопрятным мужичонкой, скорее всего – бомжом, от которого шел пронзительный запах мочи.
– Ну что, Мар-руся? – обратился к Симоне бомж и затем произнес что-то нечленораздельное – то ли «ботинок», то ли «пойти некуда».
– В чем дело? – резко спросила Симона. – Что тебе надо?
– Ты что, глухая? Говорю, полтинник.
– Нет у меня денег. Ни копейки!
– Дура! Пойдем, говорю, за полтинник. Больше ты не стоишь.
– Что-о-о? – Симону охватила такая ярость, что она забыла про все свои страхи. – А ну пошел отсюда, подонок, гаденыш, ничтожество! Я тебя сейчас придушу, растопчу, прирежу, понял? Не попадайся мне на глаза никогда, умри, исчезни – на счет два. Повторять не буду!
Мужичонка ошалело сжался и молча исчез, словно действительно растворился в воздухе, испуганный Симониным натиском.
Подойдя к дому, Симона решила, что нужно немного успокоиться. Она зашла во двор и уселась на скамейку под липой.
* * *
Грета не спала. Головная боль почти прошла, но затылок был тяжелый. Она честно пыталась заснуть, лежала не шевелясь, с закрытыми глазами, но сон не шел, а вместо него шли мысли, которые как раз и не позволяли мозгу расслабиться. Она встала, снова подошла к окну – и вдруг увидела Симону, подходившую к дому.
