Были и те, кто не сомневался: тобины действительно еще на закончили обсуждение. С уверенностью называли и тему разговора: зрелище. Первая публичная казнь за очень долгое время, в течение которого правосудие в большинстве случаев (исключая, конечно, Веспу и громкие дела над убийцами) вершилось подальше от людских глаз. Тем более – это была казнь женщины. Что толкнуло тобинов на такой поступок? Сплетни, будто черноволосая веспианка чуть не привела в Аканар какой-то смертоносный поезд, обрастали домыслами. Очень многие, наиболее жадные до древних, пусть даже жестоких, обычаев собирались наблюдать то, что именовалось шанаайáрой, или «смертью через полет».
Это была редкая разновидность повешения, и от обычной она отличалась зрелищностью. Приговоренного не освобождали от мук быстро, просто выбив у него из-под ног опору и позаботившись о хорошей петле. Все было иначе: тело тянули вверх постепенно, поднимали намного выше, чем обычно, и постепенно же петля сдавливала горло. Когда дышать было уже почти невозможно, тело скидывали в заранее выкопанную глубокую яму и забрасывали ее землей.
Нынешняя шанаайара была необычна не только загадочной преступницей, но и выбранным местом: виселица темнела прямо на побережье бухты Мертвых Крыльев. Достаточно далеко от воды, ближе к скалам, куда не добирался прилив. Сейчас, пока отсутствовали петля и веревка, пока не возвели помост и не вырыли яму, конструкция – высокий в полторы-две мачты столб, балка на верхушке – не производила гнетущего впечатления. Она вполне могла быть частью каких-нибудь строительных укреплений или будущей деталью аттракциона. Вокруг со смехом бегали дети, пока появляющиеся из теней часовые не гнали их прочь.
Вырыть достаточно глубокую яму в осыпающемся песке будет непросто, – так рассуждали все, кто хоть сколь-нибудь интересовался казнью. Рыхлая почва Рыцарского Луга – в том самом месте, где, по преданиям, стоял замок Аканно, – была намного мягче, податливее, плотнее. Луг, густо заросший цветами, повидал немало казней в прежние времена. Там вешали тех, кто был повинен в Резне, а также насильников, убийц и ассинтаров, которых не довозили до больших городов. Место, удобренное сотнями тел, спокойно приняло бы еще одно. Молодую ла в платье цвета сырой земли. Но что-то заставило алопогонных решить иначе. Женщине, красивой как луговой цветок, – а многие сходились в том, что Чара Деллависсо очень красива, – предстояло покоиться не на лугу, а в прибрежном песке. Там, где никогда и никого не казнили, но где лежали сотни, а может, тысячи тел.
Алопогонные вообще вели себя странно в это Перевеяние. Их было много: лучшие силы стянулись в городок, бледные лица и алые росчерки на плечах постоянно мелькали в толпе. Как и всегда, людей пугало и одновременно успокаивало их привычное вездесущее присутствие, но…
Странными были взгляды их голубых глаз – не просто настороженными, а полными неясного ожидания. Странными были и их спонтанные появления: силуэты мелькали в тенях, чтобы мгновенно пропасть, точно уже сейчас солдаты за кем-то следили или кого-то выискивали. Странными были и общегородские приказы, особенно два.
Первый – о месте казни, отданный еще до прибытия командира Краусса.
И второй, запоздалый, возмутивший многих.
Надлежит немедля очистить бухту Мертвых Крыльев от транспортных (живых и неживых) средств. Транспортные средства, не ликвидированные к первому часу второй вахты, будут уничтожены. Приказ распространяется также на иное имущество, как то: походные шатры, палатки, фургоны.
Приказ был отдан в пятом часу первой вахты дня Перевеяния. Никто не мог в точности сказать, от кого исходило распоряжение: от ло Краусса или же кого-либо другого из то-син. Но товур Аканара, видимо, до смерти напуганный, всерьез позаботился о том, чтобы донести указания до тех, кто обосновался в бухте. С радиомаяка приказ зачитывали, усиливая громкость, пока слова не обратились в подобие звуковой бури и от них не зазвенели стекла в иллюминаторах кораблей.
На исполнение оставалось три часа. Разбуженные люди уводили суда, сворачивали походные жилища. Многие вступали с военными, контролирующими исполнение, в перепалки. Пока не увидели: Первое и Второе подразделения точно так же спешно выводят из гавани транспорт. Приказ приняли явно не потому, что солдаты хотели присвоить себе удобное место. Тут было что-то другое. Что-то, заставлявшее властей отвечать на все вопросы одинаково.
– На песке не должно быть никого, кроме конвоя и приговоренной. Из соображений безопасности.
Чья безопасность тревожила солдат? Приговоренной, которую могла разорвать толпа, в большинстве своем не знавшая, насколько ужасно ее преступление? Или зрителей, по которым могли открыть огонь невесть как проникшие в превосходно охраняемый город соратники мятежницы?
Люди терялись в догадках. Но даже те, от кого не укрылись некая тревога и неуверенность в действиях алопогонных, не догадывались, как были близки к правде. У солдат Первого подразделения имелся серьезный повод для беспокойства.
Очень.
Вышестоящий офицер Грэгор Жераль исчез прямо в день Перевеяния. Впрочем, вскоре выяснилось, что на самом деле он пропал еще накануне. Его никто не сопровождал, он не оставил указаний и более того, не взял вещей, с которыми обычно не расставался. Когда в занимаемую то-син комнату вошли, то обнаружили в ней и камень допуска акъяр, и винтовку с резной рукоятью, и несколько магазинов патронов. Отсутствовали лишь пистолеты. Как и любые подтверждения того, что алопогонный покидал комнату в спешке или… насильно? Эта версия казалась полной нелепостью. И почему он оставил акъяр? Ведь по камню его перемещение можно было бы отследить.
Рину Крауссу не докладывали о произошедшем. Это не понадобилось. Командир Сотни сам был первым, кто вошел в пустую комнату и окинул ее коротким отстраненным взглядом. В то время как прочие шептались и озирались, офицер молчал. Только оправлял механическими движениями рукава мундира.
– Куда он мог исчезнуть?
Хвост Сиша Тавенгабара мотался из стороны в сторону, острые уши дергались. Он даже поводил носом, будто надеясь что-нибудь учуять. Краусс, какое-то время понаблюдав за хаотичными перемещениями шпринг по комнате, отвернулся к окну.
– Понятия не имею.
– Отдавать приказ о поиске?
– Нет.
Тавенгабар настороженно приблизился. Что-то его встревожило, возможно, полное равнодушие интонации офицера. Понизив голос, он уточнил:
– Грэгор говорил с вами?
Рин Краусс, все так же глядя на улицу, кивнул:
– Говорил.
– И?
– Теперь, как видишь, его нет.
У шпринг вздыбилась шерсть на загривке, он сжал кулаки и ощерился. Его нервировало странное поведение человека, от которого зависело слишком много. Еще больше – то, что солдаты вокруг уже перестали что-либо искать и начали просто шептаться. Переглядываться. Хмуриться. Тавенгабар подскочил на месте, когда кто-то у двери, из молодых, небрежно бросил одно отвратительное слово.
