– Мы на кладбище, мой дорогой друг. Полюбуйся…
Хава резко дернула ширму вбок. Хо' Аллисс, до того сидевший посредине своей убранной постели, перебрался в угол, к окну. Машинку он оставил. Немигающий взгляд вперился в синюю полосу океана.
– Что такое…
– Место, где лежат мертвецы, – не дослушав, пояснил писатель.
Вода изменилась. Она стала темной, но все равно не такой, как на Веспе. Веспианский океан лишь впитывал серость нависшего над ним голого Небесного сада. Этот же… этот океан, кажется, скрывал ночное небо в самой глубине. Хава подтянула к себе плед и укуталась.
– Холодно…
За окном неторопливо бежала полоска песка, утыканного скалами. Впереди – там, где скал становилось больше, – вырастал маленький, довольно уродливый городок. Но железная тропа, которую Хава пока еще не совсем привыкла называть рельсами, туда не заворачивала. Она прорезáла склон. Хава поняла это, когда пронзительно глубокая звездная вода и ослепительно белый песок пропали. Купе поглотила темнота, одновременно снова стало тепло. Тепло, но все еще неспокойно. Там, в городке, на дне и среди скал что-то таилось. Наверняка оно увидело Золотого Голубя. Возможно, даже облизнулось.
– Почувствовала?
Хава вздрогнула и увидела вспыхнувшую россыпь маленьких желтых огоньков. Они тянулись ровными рядами и, оказывается, прятались на корпусе печатной машинки. Огоньки осветили бледное лицо писателя.
– Как существо сугубо ночное, я не мог не оборудовать ее подобным образом. Нравится?
Хава заметила, что светятся и кнопки. Кивнула.
– Б-р-р. Неприятное место. Но оно вряд ли могло бы быть другим.
– Почему?
Ей хотелось пододвинуться к огонькам – единственным в купе капелькам света.
– Это Аканар. Здесь угасло слишком много жизней и разбилось слишком много надежд. И так было всегда.
Хо' Аллисс говорил, глядя на нее серыми, влажно блестящими глазами. Хава прошептала:
– Большой мир такой… странный.
– А ты из Малого? – мягко уточнил он.
– Примерно.
Она все еще не решилась признаться. Казалось, лучше соврать. Впрочем, Хо' Аллисса, видимо, занимали собственные мысли. Он не стал допытываться и спросил о другом:
– Ты не пишешь, Ева? Ты довольно интересно размышляешь.
Все те же мысли – об украденной мечте – вновь захватили ее. Хава вдруг порадовалась темноте.
– Нет-нет, что вы, я больше люблю технику, расчеты.
– А то я могу нанять тебя на постоянной основе. Ты милая и внимательная. Если…
– Я… нет, у меня другие планы.
– Жаль. Но я не настаиваю.
Он улыбнулся, рассеянно похлопал себя по лысой макушке и принялся что-то печатать. Наступила тишина, но Хава вскоре ее нарушила.
– Сколько вам лет? – тихо спросила она. – Вы кажетесь очень молодым…
Он засмеялся.
– Где-то внутри я молод. Хотя сквозь меня скоро должен прорасти хлеб. Можешь вычислить что-то среднее, раз уж любишь считать.
– А откуда вы родом?
Он взглянул на Хаву.
– Вопросы, мой друг. Разве мы так договаривались? Вот если бы ты захотела быть помощницей, я бы, может, и пооткровенничал…
– Извините, – пробормотала Хава.
Они выехали на свет, и ей пришлось прикрыть глаза ладонью. Через какое-то время глаза привыкли, девочка выпрямилась и сложила руки на коленях. Она увидела воду – снова спокойную и нежно-голубую. Потом посмотрела на Хо' Аллисса. Машинка погасла. А его глаза наоборот лукаво сверкнули:
– Можешь почитать. Насколько я вижу, ты не осилила и пяти страниц. Прочтешь – многое узнаешь. Кстати… это называется рекламой.
Хава кивнула. И задумчиво полезла под подушку за книгой.
* * *
Тьма, вышедшая из Холодных Хором и пришедшая в тот маленький городок, была смуглой и крылатой. Тьма решительно шагала – красивая, дикая, незнакомая. И у многих ее порождений были желтые, как донный морской камень, глаза. В тот день, когда дитя Тьмы постучало в первую дверь, почти все уже знали, что теперь все будет не так, как прежде.
Но до всего этого были поиски и испытания. До всего этого были они.
Хоромы.
Тьма пряталась там, и туда приходили те, кто растил Тьму. Их было пятеро – Близнец, Механик, Мечтатель, Страж и Поэтесса. Была еще дочь Механика, Замарашка, у которой не было никакого иного прозвища.
Тьму нашли случайно, когда она смотрела в небо, пока складывала первые кораблики и звала к себе первых птиц. Сила Тьмы отличалась от всего, что знал старый, продрогший, расколотый и сшитый заново мир. Тьме были подвластны звери и природа, и живые вещи, и их Зодчие, а сильнейшим – даже те, кто уже пророс и чью тэ разнес ветер.
Уже тогда те шестеро поняли, что дыхание Тьмы есть не только в них. Дыхание Тьмы было дыханием тэ, и многие несли его в себе, но, не пойманное в нужный миг, дыхание исчезало. Ловить его лучше всего было в детстве. И шестеро принялись за дело.
Тьма получила особенное название, из самых древних историй. Название это ныне произносят со страхом. Власть ее должна была стать великой, благородной и прекрасной. И власть ее должна была рассеять ложь.
4. Помнишь меня?
Аджавелл – ветреный город.
Стоило лишь ступить на верхнюю, ведущую из вагона ступеньку, как порыв ледяного неприветливого сквозняка обжег щеку, растрепал волосы и едва не сдернул с шеи небрежно повязанный шарф. Ласкез поморщился. Таура недовольно фыркнула и спряталась за его спину.
– Как противно…
Он кивнул, но не ответил. Сейчас его беспокоил далеко не только холод. Волнение крепло с того момента, как он проснулся. Усиливалось, пока Ласкез спускался по ступеням, подавал руку Тауре, прощался с одетой в опрятную форму женщиной-проводником и вместе со шпринг шагал к багажному вагону и оттуда – к Центральному флигелю.
Он поразительно отличался от уютных «ребер» Такатанского вокзала. Тут не было ни деревьев, ни прозрачных потолков, ни золотистых начищенных динамиков на стенах. На пяти или семи этажах располагались кафе и лавки: в каждой свет был свой, от болезненного бледно-желтого до голубого. Чем выше этаж, тем сильнее заведения тянулись друг к другу. Пространство неумолимо сужалось куполом. Маленькие окна серыми прямоугольниками висели уже под самым потолком.
Ласкез опустил взгляд и заметил большую желтую табличку с чемоданом.
– Давай оставим вещи. Я не думаю, что тащиться с ними к Рониму… Таура?
Она остановилась в паре шагов сзади, задрала голову и прижала уши. Девушка задумчиво смотрела в застекленное небо. Другие пассажиры Белого Оленя, торопясь к выходу, толкали ее. Многие еще и оборачивались через плечо и недовольно или недоуменно морщились. Ласкез услышал, как старая женщина-ками пробормотала сквозь зубы: «Маломирье…»
