– Ну, разве что вы теперь. Если это можно так назвать…
– Думаю, пока нельзя. А как же ты так прожила, без друзей?
– Как-то…
На Веспе у нее не ладилось с девочками: те считали ее мечту об алых погонах дикой. Им больше нравилась Ева, с которой можно было и пошептаться, и почитать, и поиграть. До двенадцати Хава, конечно, частенько бегала и дралась с мальчишками… но затем почти всем из них наскучило бегать и они предпочли компанию более красивых одноклассниц. Ей и самой стало неинтересно с ними – блеклыми, ни к чему не стремящимися, растерявшими все мечты копиями отцов. Рыбаков, лесорубов и лавочников. Самым лучшим, самым родным, самым нужным другом всегда оставалась для нее сестра.
– Ну… на самом деле, была одна девочка. Она строила живые самолеты. И другая, полукошка, она один раз меня спасла, и ей отстрелили ухо… и третья, она дрессировала зверей…
Хава произнесла это, просто чтобы не выглядеть глупо. Она знала дурацкое мнение взрослых: ну что за ребенок, что за подросток без друзей? Если без приятелей, значит, что-то с ним не так.
– Хм… примечательные особы.
Странно, но Хо' Аллисс и впрямь заинтересовался. Или сделал вид, чтобы ее не обидеть. Она кивнула. Писатель уточнил:
– А что же с ними со всеми стало?
– Я убежала, – призналась Хава, глядя вперед, на небольшой корабль, куда грузили ящики.
– Они тебя обидели?
Один ящик грохнулся особенно гулко. Хава тяжело сглотнула.
– Я их. Из-за меня сильно пострадала наша учительница. Она… за меня заступилась. Я надеюсь, с ней все хорошо.
Мужчина смотрел хмуро. Наверняка он ее осуждал, и Хава очень пожалела, что не прикусила вовремя язык и не выдумала каких-нибудь нормальных приятелей. Она потупилась и пробормотала:
– Я раскаиваюсь…
– Что же ты будешь делать, когда мы с тобой расстанемся? Вернешься и извинишься?
«Предам их», – крутилось у нее в голове. Но она так не сказала. Более того, мысль отозвалась тошнотой.
– Может быть… если получится.
Золотой Голубь загудел и выпустил из трубы зеленые клубы пара. Следовало возвращаться в купе.
* * *
Поэтесса жила на границе между скучным строгим городом Близнеца и вольным, раскинувшимся на берегу океана городком Мечтателя, Механика и Замарашки. Поэтесса вообще во многом была… «пограничной» женщиной, потому что женщин в ней будто было две. Одна – нежная и осторожная, выверяющая каждый свой шаг и побаивающаяся теней. Вторая – гордая, непредсказуемая искательница приключений. Этих двух дам объединяли и усмиряли стихи.
Поэтесса знала тайную неохраняемую дорогу. По тому пути она ходила на дальние берега, а потом писала стихи о волнах и бродячих замках, и эти стихи удивляли ее скучных соседей. Соседи вообще понимали только то, в чем могли узнать себя или то, что их окружает. Остальное было для них «пустячками», а то и «опасными глупостями».
Первым ее встретил Мечтатель и влюбился. Влюбился за ум, смелость и красоту, а она… она тоже в него со временем влюбилась – преимущественно за то, что он понял ее поэзию. Они стали бродить по берегу вместе, как Близнец и Замарашка. Однажды он привел ее к Древним Чертогам… она понравилась и смуглым детям, и Механику, и Замарашке, и Близнецу… только Страж почему-то не сразу начал доверять ей.
– В ней есть разлом, – так он сказал вечером. Но его никто не послушал.
* * *
– «Посвящается мертвому К., живой М. И всем другим, чьи следы я потерял». Как… странно.
Хава произнесла это, бездумно перелистав книгу и только теперь заглянув на титульный лист. Перечитала еще раз про себя и спросила:
– А кто такие К. и М.?
Шел дождь. Река стала беспокойной, лодки пропали. Хо' Аллисс продолжал повторять свое «Чудесно!» и выстукивать по клавишам. Внизу, на полу, росла стопка листов. Хава взяла тоненький стакан с согревающим золотисто-красным трэмом с кусочками синего яблока.
– Мои друзья. Они вдохновили меня на эту историю. Они стали ею вместе со мной.
И он задумчиво улыбнулся. Совсем как Ева, когда замирала над тетрадкой в миг вдохновения. Только он выглядел грустнее, Хава это почувствовала и передумала расспрашивать дальше. Но Хо' Аллисс продолжил сам:
– Ни с кем и никогда я не мечтал так смело. Мы ведь хотели перевернуть мир.
– Многие хотят по молодости… – протянула Хава.
Писатель фыркнул и не преминул ее поддеть:
– А такие старушки, как ты, конечно же, не хотят ни капельки. Но ты не понимаешь. Мы правда стремились изменить мир. Переставить все с ног на голову. И мы могли…
– У вас еще получится.
Его глаза странно заблестели. Может, он расстроился и какая-то мысль кольнула его тревожными иголками. А может, слова его наоборот обнадежили. Хава потерла нос и отпила из стакана. Хо' Аллисс улыбнулся:
– Кто знает. Может быть…
Он вернулся к работе, а Хава уставилась на стекло, по которому ползли капли. Неожиданно она снова услышала тихий, тоскливый голос:
– Заведи друзей, Ева. Или верни старых. Знаешь… ты никогда не будешь мечтать один так, как мечтаешь, когда с тобой рядом друг. Нет ничего прекраснее общей мечты.
И опять замолчал. Хава успела задремать, как Хо' Аллисс вдруг окликнул ее уже совсем другим, безмятежным и полным любопытства тоном.
– А расскажи-ка мне о девочке, которая дрессировала зверей…
Страж был из тех, кто тоже носит тяжелые винтовки. Но Страж делал все, чтобы винтовки защищали, а не убивали. Страж не имел лица и не имел привязанностей, но он был умным и проницательным, и никому еще не удавалось его обмануть. Даже Мечтатель и Механик не решались ему врать. Он не был их другом в той же степени, что и другие… но они не могли не уважать его и не понимать, что в случае чего никто больше их не защитит.
Еще Стража любили дети. Он ничему их не учил, разве что немного – сражаться. Детям нравилось, когда он приходил и разрешал пострелять. Или когда в шутку дрался с Близнецом, который почти всегда проигрывал и падал на землю, или с Замарашкой, которая иногда побеждала, и тогда на землю падал Страж. Замарашка приходила редко. Дети мало ее интересовали. У Замарашки был Зверь, и она должна была о нем заботиться, чтобы в свое время, став больше и сильнее, он помог обмануть тех, кто охранял дороги.
Замарашка любила своего Зверя. И ребенка, которого ждала. Сильнее, чем чужих крылатых детей…
10. Не вмешивайся
Старый рыцарь в море уходит —
Только там он забудет страх.
И обнимет родные волны,
И угаснет на их руках.
Он на самое дно уходит —
Только там он забудет дом.
Его шрамы присыплет солью,
Его скорби станут дождем.
Рыцарь друга почти не помнит,
Умирая на глубине.
Только сказки со старой бойни
Море будет шептать во сне.
Мирина Ир закрыла тетрадь, и Таура разочарованно вздохнула. Когда она захлопала в ладоши, женщина улыбнулась, но не стала ждать, пока шпринг похвалит стихи. Просто сказала:
