– Ло Краусс, пожалуйста…
Губы едва слушались, она словно оцепенела: лежала неподвижно, смотрела, широко распахнув глаза, на лицо напротив. Застывшее. Отстраненное. Ожесточившееся. Машинально она свела и сжала коленки, а рукой крепко вцепилась в одеяло, силясь натянуть его до подбородка.
– Прачку из Малого мира вряд ли могла бы смутить подобная мелочь, не так ли?
– Я…
Еще мгновение Краусс сжимал плечо Евы, затем плавно отпустил. При мысли о том, что пальцы скользнут под одежду, девочку затошнило, она зажмурилась, но…
– …Но ты не прачка. И твоя родина намного ближе.
Рука офицера легла на ее волосы и начала перебирать кудрявые пряди. Ева открыла глаза, судорожно сглотнула и пошевелилась. Тошнота не отступила, стало только хуже.
– Я не…
Она всхлипнула, потом, не справившись с собой, заревела в голос. Ее затрясло. Ладонь Сопровождающего офицера замерла, но он ничего не сказал. Еве было сложно дышать, воздух казался пронзительно горячим и пыльным, но она только сильнее утыкалась в подушку.
– Вы не понимаете. Моя… моя…
Краусс не отвечал. Горло перехватило спазмом, Ева оставила попытки продолжить объяснения. В висках стучало, будто камни падали в море. Она понимала цену каждого из камней.
Ее надежды.
Наивно выстроенные планы.
Еще более наивная вера в собственные смелость и ум.
И… привязанности, прежние и обретенные, ставшие вдруг такими тяжелыми и осязаемыми.
Падали одна за другой.
– У тебя отросли корни. Скоро все увидят, пора краситься. Наверное… надеялась расправиться со мной раньше, глупое дитя?
Последний камень взорвался осколками и поднял столп воды. Невидимые брызги достигли лица: Ева захлебнулась рыданиями, впилась пальцами в наволочку, застыла и наконец – подняла голову:
– Расправиться?…
Лицо офицера не изменило выражения, осталась прежней и поза. Краусс все так же чуть-чуть подавался вперед, рука теперь лежала у Евы на затылке.
– Ты молодая… как же они завербовали тебя? – тихо, будто обращаясь не к ней, заговорил он. – Может, ты дочь кого-то из них? Мстишь мне? Тебя не было, когда Зверь шел в Аканар…
Слезы все еще бежали по лицу Евы, но она не вытирала их. Краусс покачал головой:
– Я дурак… ведь ты подошла именно ко мне. Знаешь, это был отчаянный план, дерзкий, хвалю. Я же мог не поверить тебе. Сделать что следовало, отдать тебя дознавателям, загнать пару иголок тебе под ногти. Старый дурень…
Ева зашевелила сухими губами, но не услышала собственных слов. Краусс переспросил:
– Что ты лепечешь?
– Я вас не понимаю, – на этот раз внятно сказала она.
Краусс хмыкнул:
– Не понимаешь. Ничего не понимаешь. И так ловко вскрываешь эти проклятые фонари. А ведь до этого никто не мог. Нэсси однажды переломала все когти.
Ева обессиленно зажмурилась. Она поняла, где совершила ошибку.
Светильники, украшенные коваными еловыми ветвями… Ева привыкла к ним с детства, в доме их было шесть. Во время ветра Сна, когда в школу нужно было выходить затемно, они с Хавой, как и все дети городка, брали такие с собой. И, разумеется, давно не замечали механизма, запирающего фонарный корпус: чтобы верхняя часть не открылась, огонек не погас и не обжег рук. Защелка была тугой, цеплялась за малозаметные крючья и еще регулировалась хитро запрятанной пружинкой. Еве случалось наблюдать, как молодые алопогонные – из тех, кто, видимо, только-только прибыл служить в регион, – подолгу возились с такими фонарями. Роняли, гасили их, резали о металлические ветви пальцы. Видимо, за пределами Веспы технологию забыли. И Ева тоже не должна была ее знать.
– Хорошо.
Несмотря на тошноту и гулкий стук сердца, Ева сумела произнести это слово медленно и отчетливо. Она сделала то, что раньше делала довольно часто, когда ей становилось страшно: отстранилась. Представила себя героиней своей или чужой истории, которая должна говорить гладко. Весомо. Убедительно. А еще героини книг не опускают глаз, как бы им ни хотелось.
– Хорошо, – повторила она. – Вы правы. Я веспианка.
Краусс убрал руку с ее волос и сложил ладони на коленях. Он молчал: давал шанс все рассказать самой. Ева, вздохнув, продолжила:
– Но я не собираюсь вас убивать. Меня никто не подсылал. Я сбежала, потому что…
В груди привычно закололо. Ева вздохнула. В глазах снова защипало, но слезы больше не текли. Она оперлась на руки, села и закончила:
– Я не пришла бы сюда по своей воле. Но Небесные Люди украли мою сестру. Или Зверь. Или…
– Небесные Люди?…
– На самом деле, наверное, это были разбойники или еще кто-то такой, теперь я знаю, но тогда я думала…
– Небесные Люди, – тихо повторил Рин Краусс. – Зверь…
Он побледнел сильнее и, сжав кулаки, уставился в пол. Что-то подсказывало Еве: он мучительно думает, и мысли связаны не с раскрытой ложью. С чем-то более важным и… страшным.
– Мы называем так… – на всякий случай начала она, но ее оборвали.
– Да. Знаю. Своих тюремщиков.
Ева подалась ближе. Она совсем не ожидала услышать эти слова от алопогонного офицера. Любого. Даже Рина Краусса.
– Что…
– Проклятье ветрам, проклятье всему. Как все могло так перепутаться? Как могло так затянуться?
– Я не понимаю… – сказала Ева.
Он вдруг уронил голову на руки, сгорбил плечи. Пальцы, местами рассеченные шрамами и покрытые старыми ожогами, сжимали волосы и подрагивали. На левом мизинце не было половины ногтя… Рин Краусс тяжело, хрипло дышал. Не считая этого, в комнате было тихо. Где-то на улице маршировали, звенели повторяющиеся команды – но эти звуки долетали как сквозь какую-то завесу.
– Я уйду… – Ева не услышала себя, облизнула губы и повторила громче: – Я уйду, ло Краусс! Прямо сейчас! Это все глупо, я не хотела вас убивать, но вы рисковали из-за меня, вам могло достаться от кого-нибудь главного, пускай вы командир этой… Алой…
– Достаться от кого-нибудь… главного? А он есть, Хава? Хоть где-нибудь? О… если так, нам всем скоро несдобровать.
Что-то безумное было в этой интонации. Ева, потянувшаяся было к офицеру, быстро отпрянула. Она осталась сидеть, глядя на его взлохмаченные волосы – седые пряди, темные и одну-единственную красную, заметную сейчас особенно отчетливо.
– Откуда она у вас?
Ева не понимала, зачем спросила об этом, зачем провела по красной пряди самым кончиком указательного пальца, тут же отдернув руку.
– Мы спорили с курсантами по поводу занятного вопроса, связанного с мирозданием. Недавно я проиграл. – Краусс наконец поднял голову. Странно, но он улыбался, хотя улыбка была желчная и натянутая: – Интересно спорить с теми, кто еще не знает жизни. Еще интереснее проигрывать. Задумываешься, много ли знаешь сам.
