Миаль был тихоней, Конор – заводилой. Миаль сторонился людей, Конор к ним тянулся. Миаль читал детективы, Конор – приключения. Но это были не главные различия близнецов. Главное открылось позже.
Чара помнила: ей было тринадцать, мальчишкам – больше. Саман Димитриен в очередной раз прибыл в Галат-Дор с отцом. Он рассказал, что впервые дрался, убил человека, – на поезд напала группка ассинтаров. Саман говорил долго и оживленно, сверкая глазами, вытирая окровавленный штык и как бы невзначай демонстрируя большую ссадину на лбу. Он был горд. Счастлив. Нелепо, по-мальчишески счастлив.
Когда он закончил, Конор ушел помогать отцу. Он никогда раньше не сбегал, если приезжали друзья, и утащил Чару за собой. А Миаль… Миаль остался слушать и еще тихо сказал: «Я тебя поздравляю». Конор слышал это.
Вскоре близнецы почти перестали разговаривать. А Конор стал носить черный платок.
Даже потом, когда они ввязались в тот кошмар, Конор не убивал своими руками. Он принял убийства как неизбежное, это многого ему стоило. Он слушал разглагольствования Ширу Харриса о том, что мир можно переделать, а алопогонные – когда все откроется – должны перерезать себе глотки. Конор слушал, кусая губы, как в детстве. Слушал и не мешал. Но искры в его глазах теплились – когда он ходил с Харрисом к странным детям, о которых Чара почти ничего не знала, когда говорил о том, как хорошо они все будут жить. И, наверное, искры теплились, даже когда он умирал. А Миаль…
Тихоня.
Тихоня, тянувшийся ко всему военному, но поначалу до смерти боявшийся Корпуса.
Тихоня, любивший брата, но по-разному с ним смотревший на долг и смерть.
Тихоня, расстреливавший тех, с кем Конор хотел совершить преступление против Великого Единства, а теперь всеми силами защищающий чужих детей.
Как они не похожи…
И как похожи…
– Чара? Что ты делаешь?
Чара почувствовала, как его пальцы сжали ее подбородок. Миаль недоуменно на нее смотрел. Она поняла: в каком-то оцепенении, в полузабытье, в плену своей раскроенной надвое памяти она только что потянулась к его губам, подумав…
– Прости. – Во рту пересохло, она торопливо высвободилась. – Прости, Миаль. Я… – Она вздрогнула, услышав стук, с которым ручка легла на стол. – Я…
Жалкая. Она отвратительно жалкая. И такой и останется.
– Я скучаю по нему. Столько юнтанов прошло, а я все еще скучаю.
– Я понимаю, – ответил он ровно и блекло, не улыбаясь. Он не сказал «Я тоже». Врать он никогда не любил. Миаль неторопливо завинтил баночку с краской и предложил:
– Посмотрите на себя, Мади.
Она посмотрела. Из зеркала улыбалась смуглая островитянка из Малого мира. Ее темные глаза были полны слез.
Алопогонные держат обещания: в этом она убедилась. Грэгор Жераль обещал, что маленький обман продлится – так и оказалось. Обещал ли он, что обман не закончится никогда? О нет. Миаль Паолино, которого, как она знала, больше нет среди пленников Башни, тоже такого не обещал.
Он дал ей имя, дом и иллюзию близости с единственными людьми, чьи глаза еще напоминали ей о прошлых надеждах. Он дал ей право – любить и заботиться, подсунув заодно еще пару сотен детей, и каждый раз, когда она подходила слишком близко к заветным близнецам, тянул невидимую цепь. Ту же, которой когда-то осадил Стража.
Она приняла подачку. Ни о каких условиях они не договаривались. Было только…
«Вы все, что у меня осталось».
Пустые слова, от которых отбрехиваются, едва почуяв шанс что-нибудь приобрести. Миалю шанс подкинули. Он снова надел форму. Об этом шептались часовые.
Чара усмехнулась.
Два ублюдка, два проклятых голубоглазых ублюдка с мозгами набекрень… Да ведь они оба просто приберегали ее. Держали до момента, когда им что-то понадобилось. Что? Может, выслужиться перед Синедрионом, или прикрыть спины, или устроить шум к Перевеянию и отвлечь внимание от чего-то другого. Впрочем, зная их, зная Сотню… скорее всего, они просто наконец придумали план. Которого не было, когда Жераль заботливо вкалывал сыворотку в ее руку. Придумали. И им потребовалась либо разменная монета, либо наживка. А она подошла на какую-то из этих ролей. На какую именно?…
Им нужен Быстрокрыл – это она знала; живой поезд, умеющий исчезать и знающий чужие секреты, не давал им покоя с самого начала. Для Быстрокрыла его Зодчий – лучшая приманка. И она могла бы стать ей.
«Если бы мой хороший был еще жив, если бы помнил меня».
А еще им было важно понять, что тогда произошло, и в живых вполне мог остаться кто-то, кто сумеет об этом рассказать… Может, этому кому-то можно продать ее жизнь.
«Если бы были живы отец и Конор, для прочих я была бы никем. Страж? Но ведь он не знал…»
Им нужно…
Она посмотрела в зеркало и увидела себя прежнюю – бледную и сероглазую. Ей уже ничего не вкалывали, в этом не было смысла. От личины доктора осталась только метка на лбу. Чтобы избавиться от нее, необходима была кровь.
«Как противно».
Чара прокусила губу, почти не ощутив боли. Подождала, пока во рту почувствуется соленый привкус и стала оттирать ярко алеющий кружок над переносицей. Вскоре он пропал. Остались подтеки, разводы, пятна… и она просто прикрыла лоб волосами.
«Противно. Противно. Противно быть не собой».
Противно сдохнуть не собой. Вот что хуже всего.
Превращение
– Ты зря мстила, убивая на заводе, Чара. Пули в теле твоего отца были нашими. Только нашими.
– А пули в теле Конора?
Миаль опустил глаза.
– Я не видел его трупа. Но я боюсь…
– А не ты ли его застрелил?
Он побледнел. Чара, охваченная непонятной ей самой желчной злостью, напирала:
– Не потому ли так заглаживаешь вину? Забрал детей? Спасаешь…
Она позволила себе забыть, кто он, а забывать не стоило. И поняла это слишком поздно, когда холодные пальцы сдавили ей горло. Мир затрясся, расплылся и собрался вновь – в голубых глазах, оказавшихся очень близко. Это были уже не глаза тихони.
– Твой мужчина… – зашипел Миаль, – мой брат… предал меня. Надел мою форму, чтобы вы проскочили Стену. Прекрасно понимая, что, когда я появлюсь, меня могут застрелить свои, приняв за предателя. Я мог бы убить его, да, но… – пальцы сжались крепче, Чара закашлялась и дернулась, – не убил. Поехал гнить сюда. А…
Паолино не моргал, будто даже не дышал. Казалось, его лицо стало почти такого же оттенка, что и волосы. Не просто бледным – ледяным. Он сжал губы, но Чара видела: они дрожат, вот-вот Миаль разразится бранью.
– А ты сама…
Он покачнулся, глухо зарычал, но все еще не ослабил хватку. Черты – такие приятные, такие знакомые, – исказило бешенство. Тень брата… его последний след… он исчез. Тени алопогонных друзей – проступили.
