Что? Разборки? Из-за Медведа? Из-за меня?.. Рыжий! Я каменею на месте, глядя на мост, но только на какую-то секунду. После чего срываюсь в бег…
– Танька! Стой! Танька…
Поздно, рука Димки хватает воздух. Я больше никого не слышу, мчась по набережной. Никого. Сердце стучит, как безумное, пульс гремит в ушах… Мир перестает для меня существовать и подламываются колени, когда на рвущемся дыхании взлетая на мост, я слышу выстрел.
– Витька!
Следом еще один и чей-то сдавленный стон, вперемежку с ругательствами.
– Витька, где ты?! – кричу, что есть силы, ничего не видя из-за застивших глаза слез. – Витька!..
…Брошенные, вставшие кругом машины, распахнутые двери… Здесь была потасовка, это ясно по тому, как дружки бородатого соскребают себя с асфальта, отползая к джипу, а сам Вардан, стоя на коленях у поручня, стонет, уперев голову в металлическое ограждение моста, зажимая руками окровавленное бедро.
Они стоят – пятеро – и смотрят на меня: Люков, Фьючер, Медвед, друг Рыжего и сам Рыжий. Ладонь Люкова лежит на предплечье Бампера, где сквозь рваную футболку на бицепсе виднеется темно-алый след…
– Забрали Вардана и сдернулись, быстро! Передайте Глебу, чтобы завтра нашел меня, иначе я сам приду к нему и не обещаю, что буду вежлив. А тебе, Антипов, лучше бы убраться из города или сдохнуть, прежде чем тебя найдет старший Артемьев. В следующий раз, если рискнешь прийти с оружием, сразу целься себе в голову, чтобы не пришлось помогать.
Люков. Говорит как всегда – холодно и отчужденно. Но когда возвращает взгляд на друга, смягчается в голосе:
– Рыжий, слава богу, царапина.
Царапина… Мое сердце стучит набатом, а ноги словно примерзают к земле. Я остановилась, напоровшись на рану Рыжего, и теперь смотрю на неё распахнутым взглядом, чувствуя, как мокрой спины касаются ледяные пальцы ужаса, проникая под кожу.
А если нет? Если нет?!
– Тань, да царапина, честное слово! Ерунда!
– Витька…
Я делаю к Бамперу шаг на тонком всхлипе, но он внезапно останавливает меня.
– Стой! – хмурится в лице под взглядами друзей, но совсем не для них вплетает в голос серьезность, я хорошо его знаю. Совсем не для них шагает вперед, еще крепче приковывая к себе мой взгляд, требуя от меня по-мужски твердо:
– Чтобы это был последний раз, поняла?
Ком в горле слишком велик, и я лишь беззвучно соглашаюсь:
– Да.
– Никаких Медведов в нашей жизни и сумасшедших гонок. Во всяком случае, в той ее части, что касается твоей безопасности.
– Да.
– И никогда, никогда больше, – голос Рыжего трещит и ломается, а грудь поднимается от резкого вздоха, – Коломбина, не заставляй меня так переживать за тебя. Теперь я знаю, что это выше моих сил. В следующий раз Илюха может просто не успеть.
Я так и стою под ветром, опустив руки, подняв навстречу парню лицо, чувствуя, как ветер треплет мои волосы и обдувает мокрые щеки…
Он сам шагает вперед, раскрывая объятия. Улыбается открыто и счастливо.
– Прилетела, моя ласточка. Ну, чего испугалась? Иди же сюда скорее, чуть не сдох без тебя!
– Витька! Вить! – слезы сами бегут из глаз, когда я бросаюсь к нему…
– Иди ко мне, Коломбина. Иди к своему Рыжему.
…влетаю в сильные объятия и обнимаю за шею. Целую щеки, лицо, губы, совсем не стесняясь любопытных глаз. Забыв в этот миг о целом мире.
– А ты разве мой? – всхлипываю, пропадая в его руках. Приникая щекой к груди, под которой бьется сильное, отзывчивое сердце.
– Ну а чей же еще? – смеясь, искренне удивляется самый любимый на свете парень. Прижимает к себе, зарываясь лицом в волосы. Обнимает так, как умеет только он: крепко и ласково. – Твой, Колючка. Только твой. Со всеми потрохами!
Я не сразу замечаю Люкова, остановившегося в двух шагах, а когда замечаю, совсем не смущаюсь его прямого темного взгляда. Только не рядом с Рыжим.
– Таня, лучше бы птичке не знать о том, что произошло. Женя в положении, ты же понимаешь…
– Конечно, спасибо тебе, Илья.
Он неожиданно улыбается, глядя на нас. Хочет что-то сказать, но просто уходит под ворчливое Бампера:
– Только попробуй при ней что-то сморозить, Люк! Я еще помню аппарат для молочных коктейлей!
В этот вечер я сделала для своих друзей все, что могла, и они тоже оставляют нас, и лишь Мишка задерживается, чтобы бросить виноватое: «Спасибо», сунув руки в карманы брюк. Мне или Рыжему, неважно. Когда-нибудь для каждого из нас наступает свой момент взросления и ответственности за свои поступки.
Эпилог
…Я говорю тебе «Да»,
Ты отвечаешь: «Нет».
Ты ускользаешь из рук вновь и вновь.
Ну почему, почему ты не веришь мне?
Поверь мне, детка, это любовь!
Господи, и чего я так волнуюсь? Ведь знаю же, что все хорошо. Все просто замечательно!
– Таня?
Во всем виноват трудный день. Самый сложный день в моей жизни, если быть честной. Ну почему он наступил именно сегодня? Когда я еще не готова его встретить? Точнее, встретить шумно, а не вдвоем с Рыжим, запершись в спальне. Странные мысли, я понимаю, но если бы можно было прокрутить этот день кинопленкой в ускоренном режиме, с закрытыми глазами, клянусь, я бы так и сделала!
– Ну же, репейничек мой, посмотри на меня. Чего зажмурилась?
И действительно чего? Ведь примеряла это платье у Карловны в мастерской, подумаешь надела еще раз! И все-таки тревожно. К зеркалу меня мать Рыжего так и не подпустила, а вот сына слушала. Я даже и не подозревала, какой он у нее дотошный и требовательный. Будь я на ее месте, указывай он мне что и как делать, живо бы вредине ухо открутила. Одно так точно! А она ничего, улыбалась.
Неужели мы и, правда, для нее такие забавные?
– Артемьев, я же просила тебя не называть меня так. Глупо звучит!
– Ты просила не называть при всех, Тань. А когда мы вдвоем, я тебе обещания не давал!
Это бесполезно. Мое возмущение еще звучит на чистом упрямстве, но скоро и оно иссякнет под неисправимым напором Рыжего.
– Нравится?
Я смотрю прямо перед собой в зеркало, на свое отражение в белом свадебном платье, с фатой в убранных мягкой волной волосах, и честно киваю, не в силах произнести ни слова. Гарик покинул комнату полчаса назад и все это время Рыжий занимался только мной, расхаживая по спальне в одних боксерах и носках. Как сварливая матушка, разглаживая каждую складку на платье, проверяя ловкими пальцами каждый заколотый локон. Не разрешая раньше времени смотреть на себя. Как будто у меня получилось бы извернуться, когда большая часть зеркальной стены его красивой, удобной спальни теперь завешена постерами сериала «Star Trek» и знакомыми лицами Кирка и Спока. Ни за что бы не подумала, что этот эстет до мозга костей решиться на такое. Так же, как освободить для меня полгардеробной и самые удобные полки в шкафу, словно у меня есть, что туда класть.
