– Все равно.
– Верно! Никогда не вредно помечтать на будущее. Да не пугайся ты так, Тань, – смеется Рыжий, возвращая меня в свои медвежьи объятия, – я же пошутил! Мне еще столько мест тебе хочется показать, столько всего рассказать о своих планах… О наших планах! Побыть с тобой просто вдвоем, дать возможность нормально окончить университет, а потом можно и детей. Да?
Я пожимаю плечом, сдаваясь на волю своему жениху, у которого очень даже получается вить из меня веревки.
– Ну-у, да. Наверно, – выдыхаю с облегчением, осторожно заглядывая ему в лицо. – Если потом! Хм, как-нибудь попозже.
– Конечно, попозже! Через год там, ну, или два. Три, Тань! Точно, не раньше трех и точка!
– Р-рыжий!
– Что? – со всем вниманием приподнимает он темную бровь. – Пять? Целых пять лет ждать, да? Многовато, Тань. Илюха с Женькой вон точно второго состругать успеют, а мы с тобой что, хуже? Нет, так долго ждать я решительно не согласен!
Я не могу сдержать смех и хохочу, представив его с двумя голубоглазыми, рыжеволосыми детишками на руках и почему-то с поварешкой в зубах. Тоже мне – папаша!
– Иди уже, мечтатель, одевайся, я подумаю, – снисхожу к ответу, шутя отталкивая его от себя. – Не заставляй наших родителей ждать, а то раздумаю за голого замуж выходить! Накроется тогда твоя детородная функция медным тазом!
Странный у нас выходит разговор – свой, родной, понятный только для нас двоих. Я думаю об этом, глядя, как мой мужчина с кривой ухмылкой на губах исчезает в гардеробной, чтобы через секунду выглянуть из-за двери, набрасывая на плечи рубашку.
– Обещаешь подумать о трех? Мне одного мало.
– Что? Да ты просто невыносим, Артемьев! Совесть имей!
– Трех годах, репейничек, а ты о чем подумала?
Он просит помочь застегнуть пуговицы, умоляет завязать галстук, изображает сердечный приступ, когда я признаюсь, что не умею, и требует срочно оказать ему первую медицинскую помощь дыханием рот в рот, иначе он прямо сейчас начнет биться в жутких конвульсиях у моих ног от внезапно настигшего его в собственной гардеробной страха замкнутого пространства. На мое замечание, что клаустрофобия прекрасно лечится открытой дверью, а буйная фантазия уколом успокоительного, смотрит на меня жалобными глазами кота из знаменитого мультфильма «Шрек» и, прислонившись виском к дверной коробке, начинает напевать песню «Hallelujah», зная, как я люблю его голос…
Maybe I have been here before.
Может, здесь я и бывал,
I know this room, I’ve walked this floor.
По этой комнате шагал,
I used to live alone before I knew you.
Но без тебя не знал судьбу другую.
I’ve seen your flag on the marble arch,
Твоим победам нет числа,
Love is not a victory march,
Но не любовь тебя спасла,
It’s a cold and it’s a broken Hallelujah.
Она разбита в звуках «Аллилуйя»!
Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, (Hallelujah…)
* * *
Maybe there’s a God above,
Может, Бог вверху и есть,
And all I ever learned from love
Но о любви я понял здесь,
Was how to shoot at someone who outdrew you.
Что нет пути назад, когда люблю я.
And it’s not a cry you can hear at night,
Любовь – не просто крик в ночи,
It’s not somebody who’s seen the light.
Не греют всех её лучи,
It’s a cold and it’s a broken Hallelujah.
В её осколках только «Аллилуйя!»
Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, (Hallelujah…)
(Перевод Алексей Бирюков)
У него получается, да. Как всегда получается добиться своего, и я сдаюсь на милость Рыжему, спеша закрыть ему рот поцелуем, обнять ладонями лицо, пока на звуки голоса не сбежалась вся семья.
«… – Я не хочу, Вить. Точнее, хочу, но не так шумно. Почему мы не можем расписаться и посидеть где-нибудь тихо по-семейному, а? Ты, я, наши родители. Почему?
– Потому что это необычный день, который мы с тобой будем вспоминать много лет спустя, и я хочу, чтобы нам было о чем рассказать детям. Чтобы их мама была в белом платье, а отец как дурак носил ее на руках. Потому что ты достойна праздника, Коломбина, твой отец достоин радости увидеть тебя невестой, а мне перед людьми скрывать нечего. Я давно знаю, чего хочу.
Он чертит пальцами линии на моем животе, согревает подбородком макушку, не переставая обнимать и греть у своей груди, даже когда все закончилось.
Я опускаю щеку на подушку и вздыхаю. Перевернувшись на спину, смотрю в потолок. Не зная, как объяснить свой страх, сажусь в постели, но он тут же поднимается следом, чтобы снова обнять меня, привлекая к себе.
– Ну что такое, Тань? Чего ты боишься? Это же всего лишь я.
– Вот именно, Вить, что ты.
– Еще скажи, что мы все это уже не проходили.
– Проходили, – я снова вздыхаю, находя в темноте его ладонь и накрывая ее своей. – Но не могу же я всегда просить тебя, как ты не понимаешь. Все это трудно объяснить, а тут люди, гости, целое событие!
– О, да. – Он неожиданно смеется, щекоча дыханием затылок. – Еще как трудно! Не стоит даже и пытаться, надо просто брать и владеть. Поверь, моя хорошая, тебе сразу станет легче и не останется о чем переживать.
– Т-то есть? – Рыжий заставляет меня растерянно оглянуться и поднять к нему лицо. – Ты хочешь сказать, что я…
Встретить ласковый шепот на своих губах и потянутся к ним, припадая в неосознанном поцелуе. Привычном, легком, необходимом, как сам воздух.
– Правильно. Хочу сказать, что ты… Что тебе вовсе не нужно просить меня, потому что я… Ну же, продолжай, Коломбина.
Не знаю, почему я избегаю говорить с ним о любви. Но каждый раз, когда мы подходим к признанию, я жутко смущаюсь, хотя люблю его всем сердцем и уверена: он знает об этом еще лучше меня.
Вот и сейчас на мое упрямое молчание Бампер отвечает веселым: «Трусиха!». Приподняв сильными руками, разворачивает к себе лицом, укладывает на грудь и, откинувшись на подушку, позволяет моим губам ответить на вопрос со всей нежностью и страстью, которую я к нему испытываю.
– Танька, ты у меня всегда будешь самой красивой, обещаю. Я ведь ни разу в обещании не подвел тебя?
– Ни разу.
– И тут верь. Как верь тому, что для меня ты всегда будешь важна сама по себе. Все равно в каком платье. Обещаешь, что не забудешь? Что запомнишь мои слова?
– Обещаю.
– Вот и хорошо. А сейчас поцелуй своего Рыжего еще раз, моя любимая Колючка…».
