Один из первооткрывателей, поправил его внутренний голос.
Один из?
Ха. Как бы не так!
На Марс летит семь человек, и вернись они все обратно, мир бы запутался запоминать имена героев. И поэтому герой должен остаться один. Один-одинешенек.
Прореживание, так про себя назвал Георгий Николаевич то, что ему предстояло сделать во время полета на Марс, пребывания на Марсе и возвращения с Марса. Устроить героическую гибель экипажа. Не торопясь, вдумчиво, безупречно, с четко продуманной последовательностью – кто за кем обретет бессмертную славу героя, положившего жизнь на коммунистический алтарь человечества.
– Второму пилоту прибыть в главную рубку корабля, – пророкотал интерком давно ожидаемые слова. – Второму пилоту прибыть в главную рубку корабля.
Зоя встала, посмотрела на себя в зеркало. Наверное, так и должен выглядеть человек, которому предстоит отправиться к Марсу. Покрасневшие от волнения щеки, влажные глаза. Она оправила форменную кожаную куртку, подтянула закрутку значка с эмблемой «Красного космоса» – силуэта корабля на фоне красного диска Марса, поправила коротко остриженные кудри.
– Второй пилот прибыл! – Зоя отдала честь командиру и заняла свое место рядом с Биленкиным.
– Как ощущение? – спросил Игорь Рассоховатович. – Предстартовый мандраж имеется?
– Никак нет, товарищ первый пилот, – отчеканила Зоя. – Готова принять управление на себя.
– Как, командир, уступим дорогу молодым? – обратился Биленкин к Борису Сергеевичу. – Доверим в их руки штурвал?
– Лоцманская служба станции «Гагарин» передает всю полноту управления «Красному космосу», – прошелестело в динамике.
– Только чур в атмосферу больше не нырять, – сказал Гор, щелкая тумблерами навигационного счетчика.
– Хотя бы до Марса, – подхватил командир. – Передать пилотирование второму пилоту разрешаю. Товарищ Громовая, приступайте.
Я не могу, хотела сказать Зоя, я недостойна такой чести, пожалуйста, Игорь Рассоховатович, Борис Сергеевич, Аркадий Владимирович, не надо, не надо. Но руки сами забегали по пульту, нажимая необходимые кнопки и клавиши, затем пальцы легли на рычаг, по старой пилотской примете обмотанный несколькими слоями черной изоленты, чья шершавая поверхность, по поверьям, увеличивала чувствительность пилота к малейшим вибрациям корабля, нога уперлась в стартовую скобу.
– Говорит Центр управления полетом, «Красный космос», начинаю предстартовый отсчет. Десять, девять…
Земля медленно, неторопливо вращалась, пристально вглядываясь мириадами светящихся огней городов в горстку храбрецов, которым предстояло вырваться из объятий ее тяготения, улететь на десятки миллионов километров к мрачному красному соседу. Так она когда-то провожала самого первого космиста, затем – его товарищей, а затем сотни и тысячи ее сыновей и дочерей устремились осваивать околоземное пространство, строить орбитальные станции, заводы, чтобы затем шагнуть еще дальше – к Луне, высадиться на поверхности вечной спутницы Земли и уже там возводить лунные города, купола крупнейшего из которых – Лунограда – теперь так же хорошо видны с Земли, как видны огни самого дорогого для каждого советского человека города – Москвы.
– Восемь, семь…
И отсюда, с высоты двухсот километров, бросив взгляд на Голубую планету, вдруг замечалось, что она состоит из двух неправильных частей с зигзагами границ, где одна часть похожа на темное марево предгрозовой погоды, с прожилками колоссальных атмосферных молний, а другая пронизана светом, до хрустального донца, и где десятки искусственных солнц изливают живительное тепло на голубую прозрачность Арктики.
Лагерь капитализма.
Мир коммунизма.
– Шесть, пять…
Кто-то когда-то говорил, что из космоса не видно границ, разделяющих человечество. Он сильно ошибался. Да, отсюда Земля не выглядит как расчерченная на отдельные государства политическая карта мира, но более глубинное и фундаментальное разделение не ускользнет от любого, даже невзначай брошенного на голубую планету взгляда. Темное и светлое. Забирающее и отдающее. Неистовствующее и безмятежное. Два совершенно разных мира, делящих одну планету, с редкими вкраплениями тех стран, которые еще не отдали предпочтения одной из систем, а также бледнеющая тьма, неохотно уступающая протуберанцам и течениям света там, где освобожденные народы встали на прямую дорогу коммунистического строительства.
– Четыре, три…
Разве она, Зоя, не похожа на покидаемую ею Землю? Где-то и в ней, в потаенных уголках души, притаилась та самая тьма, которая решила взять реванш в самом сердце передового отряда коммунистического мира, отправляемого на завоевание далекой и холодной планеты. Тьма, которая в отличие от тьмы, что пока еще простирается над Землей, захватывает рубеж за рубежом, усиливает наступление на свет, подчиняет все новые и новые уголки такой, как оказывается, нестойкой души Зои.
– Приготовься, пилот, – тихо прозвучал в наушниках голос Биленкина.
– Я готова, – с твердой решимостью ответила Зоя. Да, она готова дать бой наступающей тьме. Смертельный бой. Бой, из которого нет возвращения.
– Два, один…
Она вдруг с неожиданной остротой осознала, что последний раз вот так близко видит Землю. Еще немного, и Голубая планета будет только удаляться от Зои, безвозвратно, навсегда. В отличие от других членов экипажа «Красного космоса», Зоя теперь знала – для нее это полет в один конец.
Ну, что ж. Да будет так. Первые всегда рискуют больше. Она готова. Пилот готов.
– Ноль! Старт!
– Поехали! – крикнул Биленкин, а Зоя даже не осознала того момента, когда ее руки отработанным движением сдвинули рычаг, и «Красный космос» содрогнулся от включения маршевых движителей.
– Земля, прощай, – прошептала Зоя, но ее никто не услышал.
Часть II
Мертвый ковчег
Глава 14
Движитель
Когда он пришел в себя и поднял голову из натекшей жижи, напротив сидел лагерфюрер собственной персоной. Лагерфюрер кивнул, беглеца крепко сжали с двух сторон, натянули плотную маску, с сетчатыми прорезями для глаз и рта, на руках и ногах защелкнули тяжелое и холодное, надо полагать – кандалы. Потом отпустили, и он огляделся. Кафе переполняли люди в черном – на его поимку подняли всю зондер-команду.
– Как себя чувствуете? – с неожиданной заботой и неподдельным интересом осведомился лагерфюрер. Его фуражка с высокой тульей, свастикой и черепом лежала на тщательно прибранном кусочке стола, куда жижа не натекла. Знакомый стек лежал рядом.
– Гори в аду, – сказал беглец.
Лагерфюрер усмехнулся:
– Желаете поговорить о преисподней? Извольте. Но прежде ответьте – у вас не шевельнулось ни капли сомнения после столь впечатляющего исчезновения из места… хм… предыдущего пребывания? Ни на столько? – лагерфюрер вытянул мизинец, пару раз его согнул и разогнул.
