Темыч стал пробовать себя на ниве изящной словесности лишь в девятом классе. А с осени этого года приступил к созданию «большой серьезной вещи», которая, по замыслу автора, непременно должна прославить его как в России, так и за рубежом.
— Жалко, — посочувствовал Женька. — Тогда мы бы тебя сейчас слушали. И в Литературный институт свой поступил бы бесплатно.
— Там и так бесплатно, — спокойно отреагировал практичный Темыч.
Тем временем Виктор Дорофеев, который никогда и никому не позволял называть себя просто Витей, выставил вперед ногу и, вскинув голову, торжественно произнес:
— «Духовный странник». Поэма. Посвящается Н. Н.
— Это еще кто? — не сдержался любопытный Женька.
— Так тебе Виктор и скажет! — хохотнул кто-то в зале.
Гордость Романа Ивановича со стоическим смирением ждала тишины. Шуточки в зале, казалось, ее, а вернее, его, ничуть не трогали. Наконец зал умолк. Виктор заунывным голосом начал:
Снега! Снега моей души! По тьме веков бредя на ощупь, Беззвучным шепотом тиши, Я ощущаю рока поступь.
— Ну, завернул, — послышалось из середины зала.
— Ты что-нибудь понимаешь? — повернулся Женька к Олегу.
— Только в общих чертах, и то не совсем, —
усмехнулся тот.
Поэт тем временем продолжал:
Влекомый роком в никуда, Я прорастаю новой силой. Пусть впереди и ждет беда, Сражусь я хоть с самим Атиллой!
— Халтура, — проворчал Темыч. — Причем полная халтура. Нашли, за что давать
премию.
— Ты сперва сам чего-нибудь напиши, а потом критикуй, — возмутился сидевший позади Темыча одноклассник Виктора Дорофеева.
— Между прочим, уже написал, — обернулся Темыч. — И гораздо лучше.
— Тогда заткнись и не мешай слушать, — свернул полемику одноклассник Виктора.
…Исканий путь сполна познав, Я страсть убил и дух очистил, —
упоенно продекламировал Дорофеев.
— Страсть он убил! — оглушительно расхохотался Марат Ахметов. — Да продинамила его эта Н. Н., и все тут! Как говорится, ежу понятно!
— Ахметов! — прогудел зычным басом Роман Иванович. — Не приземляй! Это же высокая лирика!
— Ладно, молчу, молчу! — весело крикнул Марат.
Их короткая перепалка не произвела ровным счетом никакого впечатления на юного поэта. Казалось, он пребывал где-то в своих мирах и миры его находились очень далеко от актового зала две тысячи первой школы.
…В туманах инобытия,
От догм сполна освободившись…
— Кажется, семь минут уже прошли, — посмотрела на часы Таня. — Но теперь этого Виктора не остановишь.
— Да ладно тебе, — неожиданно вступился за юное дарование Женька. — Правда, не очень понятно, но вполне ничего.
— Графомания, — вынес суровый вердикт Темыч.
— Вот сейчас я кому-то врежу! — впал в агрессию сидевший сзади одноклассник поэта.
— Только попробуй! — взвился на ноги маленький Темыч.
— И попробую! — не унимался одноклассник поэта.
Тут, на Темино счастье, поэма кончилась. Раздались аплодисменты, в которых одноклассник поэта принял активное участие. Потому бить противника ему оказалось нечем. А сразу после того, как Виктор удалился, на сцене опять выстроились полукругом участницы конкурса.
— Начинаем конкурс на эрудицию! — провозгласил Андрей Станиславович.
Выйдя на сцену, каждая из девушек читала свои вопросы и давала ответы. Арсений Владимирович выступал в качестве арбитра. Сверяясь с бумажкой, которую для него заготовили составители вопросов, Андрей Станиславович, Роман Иванович и доблестный заместитель директора, оценивали ответ. При этом, к немалому изумлению зрителей, вердикт «неверно» следовал куда чаще, чем «верно». Большинство участниц в лучшем случае давали ответы на два вопроса из трех. Даже всезнающая Катя не смогла вспомнить, какого цвета был фрак у героя «Мертвых душ» — Павла Ивановича Чичикова.
— Вроде бы черный, — сказала девочка.
— Неверно, — поискав соответствующую строку в шпаргалке, произнес Арсений Владимирович.
— Брусничный! Брусничный в искру! — не выдержал Роман Иванович. — Как же так, Карцева?
Кате оставалось лишь пожать плечами.
— И на фига такие вопросы задавать, — возмутился Темыч.
— Спокойно, — улыбнулась Таня. — Сейчас Дуська Смирнова пойдет. Она вообще в литературе не рубит.
— А вдруг рубит? — заволновался Женька, которому совсем не хотелось, чтобы кандидатка от группировки Богданова одержала верх над их Катькой. — Им ведь заранее список литературы давали.
Дуська, однако, опозорилась больше всех, ибо не ответила правильно ни на один из вопросов. Ни на исторический, ни на сообразительность, ни на литературный. Когда она, не моргнув глазом, объявила, что стихотворение «Прощай, немытая Россия» принадлежит перу Пушкина, Роман Иванович снова не выдержал:
— Ну, знаете ли, это гораздо хуже, чем не знать цвет фрака Чичикова.
Дуська, делая вид, будто ей все равно, состроила глазки залу.
— Что делать, — усмехнулась она. — Не повезло.
Роман Иванович вновь раскрыл рот, чтобы упомянуть «о вопиющей безграмотности Смирновой», но Андрей Станиславович, вовремя разгадав намерение пожилого учителя, быстро проговорил:
— Роман Иванович, все комментарии после. Девчонки и так волнуются.
Олег, Таня, Женька и Темыч заметили, сколь победоносно взглянула Моя Длина на ненавистную Дуську.
— И чего, дура, радуется? — всегда предвидел худшее Темыч. — Ей ведь тоже сейчас отвечать.
— Ох, и не говори, — вполне разделяла его тревогу Таня.
— Не преувеличивайте, — вмешался Олег. — На вопрос по истории Машка должна ответить. — Если только, — покачал головой Тема.
Стремясь завоевать сердце Андрея Станиславовича, Школьникова к каждому уроку истории прочитывала не только соответствующий параграф учебника, но и множество дополнительной литературы. Однако знаниями в остальных областях она похвастаться не могла. Что же касается изящной словесности, то из всех ее родов и видов Машка ценила и читала лишь любовные романы. Все остальные произведения казались ей чепухой, не стоящей внимания. На этой почве у Школьниковой возникали постоянные конфликты с фанатом русской и зарубежной классики — Романом Ивановичем. И вот теперь ей предстояло ответить на каверзный вопрос по литературе.
Моя Длина вышла на авансцену. Олег, Темыч, Женька и Таня не сводили с нее глаз. Однако, как ни странно, Школьникова показалась им исполненной не только спокойствия, но и уверенности в себе.
— О боже, — шепотом запричитал Темыч. — Машка верна себе. Хоть бы не улыбалась так нахально.
