– Ишь, шутила! – заискивающе ответил дребезжащий голос.
Вслед за этим послышалось опять яростное, но тихое проклятие. Басистый снова провалился в яму.
– А, чтоб тебе! – бормотал он, выкарабкиваясь… – Кажется, верно брал, нет; дьявольская сила толкает… И чего ей надо?.. Своих-то людей да путать понапрасну!..
Тоненький голос захихикал.
– Правда, что своих! А коли так взять, и черт – штука хорошая… Тоже помогает, коли попросить…
– Черта два он помогает, – буркнул бас и опять провалился, – вон его помощь!.. Ишь, сует, проклятый!..
Выбравшись, он схватил своего спутника за шиворот.
– Нет, брат, стой, лисица! Ты, я вижу, во всю дорогу ни одного раза не провалился, так я теперича за тебя держаться буду.
– Ишь, шутник! – опять сладко отозвался другой, и оба пошли молча.
– Не знаю уж, что и за оказия… такая, – опять начал тоненький голосок, исходивший из совершенно приземистой фигурки, за плечи которой, идя сзади, держался рослый и толстый гигант. – Ей-богу, не понять, что за оказия там приключилась… и что за человек Иван Трофимович – непонятно! Гадалка вон креоновская, слышь, что говорила… Врет, говорит, Иван Трофимович, виляет перед вами, и баста…
– Молчи, не ври!.. Привидение собственными глазами видел!..
– Так что же привидение?..
– Так ступай туда! Сунься!.. Возьми у него деньги… Вещи, какие были, Трофимович поделил честно, а денег нет, кончено… Ведь он сам же говорил, что если кто проверки хочет, то может убедиться… Ступай, значит, в Пустоозерный и бери хоть все, что под руку попадется…
– Да коли там, говорят, ничего нет?..
– А нет, так и брать нечего!..
– Оно так-то так, а только креоновская гадалка…
– Брешет баба… Вот сейчас дойдем, все узнаем… Там и Митька Филин будет, тот, который «освежал»
[38] ее… Нонче, говорят, большое собрание будет…
– Собрание-то собранием, а толку с него нет. Это уж чуть не десятое по счету… Нет, что-то неладно тут, потому и креоновская гадалка…
– А ну те к черту с твоей гадалкой, – огрызнулся бас.
Приятели опять пошли молча. Маленький – впереди, большой – положив ему руку на плечо, как делают слепые, водимые мальчиком. Идти им осталось уже немного, но пока они доберутся до места своей цели, мы успеем сказать несколько необходимых слов об этих действительно достойных внимания людях.
И тот и другой были из числа опаснейших петербургских громил, давно разыскиваемых полицией, но тем не менее благополучно продолжавших проживать в Петербурге без прописки и без паспортов в течение уже более двадцати лет. В таком «долголетии», сопряженном, как следует предполагать, с громадной ловкостью и находчивостью, и состояла их главная заслуга.
В особенности на этот счет был удивителен маленький. Звали его Серьга, от того ли, что имя ему было Сергей, или от того, что он носил сережку, не все ли равно… Серьга да Серьга, так и пошло. Родом он был из Ярославля и отличался действительно чисто ярославской хитростью и сметкой.
Другого почему-то прозывали Баклагой, он был ямбургский, хотя вовсе не походил на свою уездную породу, потому что там у них все больше народ – прекота, а его, как говорили, и руками не охватить, и саженью не смерить… Он был лохмат. Лицо имел тупое, мясистое, лоб низкий и один глаз полузакрытый, словно он только что проснулся.
Серьга, наоборот, хотя и значительно старше Баклаги, но был юрок и ловок, имел козлиную жиденькую бородку, тонкие губы и до смешного длинный нос. Первый был жестокий пьяница, второй почти ничего не пил. У первого никогда за душой не было ни копейки, а у второго деньжонки водились. И, как говорят, где-то было зарыто «лукошко».
Наконец, первый был просто зол, а второй был утонченно жесток. Руки его не раз были облиты кровью жертв, и он сам признавался, что «свежует» с удовольствием. В общем, это была не совсем нормальная натура… Склонность к убийству и любовь к созерцанию крови представляли в нем симптомы уже болезненного характера.
Неизвестно, по каким причинам установилась дружба между этими двумя субъектами, но только они всюду были неразлучны. Серьга много раз спасал Баклагу из разных неприятных положений, последний раза два отблагодарил его, вынув «из-под ножа» в ту самую минуту, когда тот уже касался горла Серьги. Принимая во внимание ум, прозорливость и жестокость Серьги в комбинации с нечеловеческой силой Баклаги, это была довольно страшная пара. Порознь же и тот и другой не стоили ничего. Баклага был ленив, неповоротлив и глуп, а Серьга, весь иссохший, как маленький скелетик, по силе напоминал цыпленка, да при этом был и трусоват.
Спустившись ощупью в маленький овражек, приятели очутились около ворот заднего двора трактира. И кругом, и внутри – все было мертво и тихо. Ни в одну щель ставни не падал свет, ни одного звука не было слышно. Только порывистый ветер громко хлопал оторвавшимися листами на железной крыше.
Баклага нагнулся около самых ворот, уверенной рукой отодвинул какой-то камень, потянул за конец веревки, лежавшей под ним, и принялся ждать. Через минуту кто-то, тихо ступая по двору, подкрался к воротам и замяукал так похоже на кошку, что неопытный посетитель сто раз поклялся бы, что это действительно было животное, а не человек.
Он промяукал четыре раза и смолк. Баклага басом сделал то же (у Серьги это вышло бы гораздо ближе к натуре). Тогда скрипнула калитка и пропустила их во двор. Все трое тихо пошли к дверям сеней и скрылись в их черном жерле.
– Что, Иван Трофимович тут? – спросил шепотом Серьга.
– Тут, – хрипло ответил кто-то, откашлялся и сплюнул.
Пройдя темный коридор, все трое поднялись по лестнице, и вскоре отрылась дверь в ярко освещенную комнату. В ней среди густых клубов табачного дыма блестели четыре лампы и весело трещал камин. За большим столом, уставленным пивными бутылками, сидели пятеро, из которых только двое бросались в глаза.
Прямо против двери сидел белокурый человек лет сорока, с волосами, гладко причесанными на две половины и стриженными «в кружок». Он имел острые серые глаза, то смеющиеся, почти добродушные, то загорающиеся такими недобрыми искрами, что в них страшно было и заглядывать. У него были толстый нос и очень толстые губы, такое сочетание делало лицо немного странным, хотя и не лишенным приятности.
Одет он был в обыкновенное купеческое пальто, сюртук, и на пухлой руке его, выхоленной и белой, как рука женщины, блестело обручальное кольцо. В этой руке, вытянутой по столу, он задумчиво вертел какую-то серебряную монету, то пуская ее волчком, то просто перевертывая с боку на бок. При входе двух новых лиц он поднял голову, видимо ранее опущенную в задумчивости, и строго сдвинул брови.
Это был Иван Трофимович, тот самый, о котором шла беседа между Баклагой и Серьгой. Рядом с ним сидел Митька Филин. Это был действительно «филин» и при этом весь заросший волосами, очень похожими на перья. Лба у него, казалось, совсем не было, а волосы начинались прямо от бровей… Затем, между путаницей усов, бороды и бакенбард далеко стоял крючковатый нос и зловеще блуждали огромные, совершенно круглые глаза.
