— Теперь я знаю, что ты не моя мама; она бы ни за что так не сказала, — вслух произнесла Эмори.
«Ну, по-моему, он все-таки за тобой следит. Иначе зачем он тебя раздел? Мужчины — извращенцы, дорогуша. Все до одного. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше».
Эмори медленно развернулась и, наклонив голову, стала всматриваться в темноту.
— Здесь нет никакой камеры; я бы заметила красный огонек.
«Верно. Потому что у всех камер есть красные огоньки.
Мерцающие красные огоньки, заметные издалека. Вот если бы я производила камеры, мне бы и в голову не пришло выпустить камеру без красного мерцающего огонька. Не сомневаюсь, есть надзорный комитет, который проверяет каждую…»
— Да заткнешься ты когда-нибудь? — закричала Эмори, и от смущения ее обдало жаром. Она спорит сама с собой. Не может быть — она разговаривает и спорит сама с собой!
«Я хочу сказать, что не на всех камерах есть красные огоньки, только и всего. Не нужно обижаться».
Эмори досадливо вздохнула и потянулась к стене; двенадцать шагов в одну сторону, угол, еще двенадцать шагов — угол. Место заточения показалось ей огромным квадратом. Она ощупала две стены, но не нашла двери. Остается еще две стены.
Она снова пошла вдоль стены, волоча за собой каталку; пальцы ощупывали уже знакомые швы между шлакоблоками, проводили дорожки в толстом слое пыли. Через двенадцать шагов она снова очутилась в углу. Двери не было.
Осталась последняя, четвертая стена.
Она подтянула к себе каталку. Сейчас она не столько боялась, сколько злилась. Начала считать шаги. Когда досчитала до двенадцати и пальцы коснулись угла, она остановилась. Двери она так и не нашла. Где дверь? Неужели она ее пропустила? Четыре угла, четыре левых поворота. Она понимала, что обошла всю комнату. Совершила круг, так?
Эмори толкнула каталку в угол и снова быстро зашагала вдоль стены.
Один угол. Два угла, три угла. Она шла быстрее, чем в первый раз; когда рука уткнулась в очередной угол, каталка по инерции ударила ее. Эмори вскрикнула; рука прижалась к низу живота.
Неужели здесь нет двери?
«Похоже, тот, кто проектировал помещение, совершенно не разбирается в своем деле. Разве можно делать комнату без двери? Наверное, ты все-таки пропустила ее».
— Ничего я не пропускала. Здесь нет двери.
«Тогда как ты попала сюда?»
Высоко над головой что-то щелкнуло. И вдруг загремела музыка — так громко, что Эмори показалось, будто в уши ей втыкают ножи. Она машинально прижала ладони к голове, и слева ее словно молнией пронзило: рука задела место, где раньше было ее ухо. Наручник больно врезался в запястье правой руки. Она нагнулась вперед и вскрикнула от боли, но музыка тише не стала. Песня показалась ей знакомой. Она ее уже слышала.
«Роллинг Стоунз», «Сочувствующий дьяволу».
Пожалуйста, разрешите представиться,
Я человек богатый и со вкусом,
Я был неподалеку уже много лет,
Заполучил много человеческих душ и доверия.
19
Дневник
Какое-то время мистер Картер стоял на месте и смотрел на маму в упор. Лицо у него было красным, как запрещающий сигнал светофора; лоб наморщился и покрылся испариной. Руки были сжаты в кулаки. Сначала мне показалось, что он ударит маму, но он ее не ударил.
Мама смотрела куда-то поверх его плеча; на секунду наши с ней взгляды встретились, а потом она повернулась к нему:
— Второй раз предлагать не буду. Сейчас или никогда! — Она намотала на палец прядь светлых волос и с мрачной улыбкой отпустила.
— Ты что, издеваешься?
Мама повернулась назад, к кухне, и кивнула:
— Пошли!
Он смотрел, как она входит в дом, потом повернулся к жене:
— Считай, что это первая часть урока! Когда здесь закончу, я вернусь домой и начнется часть вторая! — Он фыркнул, как будто удачно пошутил, а потом вошел в наш дом и захлопнул за собой дверь.
Миссис Картер разрыдалась.
Я был мальчиком, еще не мужчиной, и понятия не имел, как утешить плачущую женщину — откровенно говоря, мне и не хотелось ее утешать. Вместо этого я снова обежал дом, подошел к окну маминой спальни и вскарабкался на ведро. В спальне никого не было.
И вдруг изнутри дома послышался ужасный крик. Но голос был не мамин.
20
Портер — день первый, 11.30
Хотя с тех пор, как Портер в последний раз побывал в комнате 1523 в цокольном этаже Чикагского полицейского управления на Мичиган-авеню, прошло всего две недели, ему показалось, что здесь слишком тихо и безжизненно.
«Как в спячке».
Все замерло в ожидании.
Он включил свет и прислушался. Постепенно оживали, жужжа, лампы дневного света; воздух в зале был спертый. Он подошел к столу, порылся в разбросанных бумагах и папках. Все точно такое, как было, когда он уходил.
С фотографии в серебряной рамке в дальнем правом углу на него смотрела жена. При виде ее он невольно улыбнулся.
Присев на край стола, достал телефон и набрал ее мобильный номер. Через три гудка его переключили на автоответчик:
— «Вы позвонили Хизер Портер. Поскольку вас переключили на автоответчик, скорее всего, я увидела ваше имя на определителе номера и решила, что не хочу говорить с вами. Желающих заплатить дань в виде шоколадного торта или других сладостей прошу написать подробности в текстовом сообщении — возможно…»
Не дослушав, Портер нажал отбой и придвинул к себе папку с ярлыком «Убийца четырех обезьян». Все, что им удалось о нем узнать, умещалось в единственной папке — во всяком случае, до сегодняшнего дня.
Он гонялся за Убийцей четырех обезьян в течение пяти лет. Убийца оставил после себя семь мертвых девушек.
«Двадцать одна коробка. Не забывай о коробках!»
Конечно, о коробках он не забывал. Они преследовали его всякий раз, как он закрывал глаза.
Зал был не очень большой, примерно семь на девять метров. Стены выкрашены скучной бежевой краской. Кроме его собственного, здесь стояло еще пять металлических столов. Столы были старыми, старше большинства сотрудников Чикагского полицейского управления. Стояли они неровно, кое-как. В дальнем углу располагался старый деревянный стол для конференций, который Портер нашел на складе в конце коридора. Его поверхность была исцарапана и исписана; на кленовом лаке остались многочисленные отпечатки стаканов, чашек и банок, которые туда ставили много лет. В дальнем углу было большое бурое пятно; они уже давно оставили надежду как-то отчистить или отскрести его. Нэш клялся и божился, что оно напоминает Иисуса. Портер считал, что пятно кофейное.
