Торжества похорон длились трое суток, и, как всегда бывает на кирененских похоронах, проходили они в полной тишине. Костер погас, а единственным следом от моего старшего брата была каменная лампа на верхушке небольшого кургана, и рядом с ней – резная миска для жертвенных благовоний, украшенная барельефом маленького конька. Мне вспомнилось, как Кимир Зил любил лошадей и как ребенком он часто изображал жеребенка. Глядя на барельеф, я словно видел его самого, тем мальчишкой малых лет, – а не того, кем он был несколько дней назад: высокого, худого, с жестокими узкими глазами, почти мужчину.
Тот его любимый конек, вырезанная из мыльного камня фигурка, с которой он не расставался, стоял перед моими глазами. И лишь тогда я понял, что мой брат – умер.
Я поплыл на его багровый остров. Быстреек уже забрал Мастер Зверей: впрочем, рыжих зверьков уцелело всего несколько. Я ходил по острову, осматривал руины поселения, глядел на черепа убитых во время казней животных, надетых на колышки вокруг беседки, и вдруг вскрикнул от ужаса. На миг мне показалось, что я увидел моего брата. Был он призрачен, бледно-желт и злобно улыбался. Только через минуту я понял, что смотрю на последнее произведение его быстреек. Эта странная куча глины, которую я увидел перед самой войной. Он сумел заставить меховых зверушек, которыми правил и которых убивал, построить ему памятник.
Через несколько недель, однако, я заметил еще одну вещь, которую запомнил навсегда, хотя, на первый взгляд, она не имела ни к чему из этого отношения. И тогда я снова понял, что я – сын императора и что кирененские кодексы применяют ко мне, тохимону, Первому Среди Равных, специальные законы. Я понял, что у меня нет шанса на спокойную, беззаботную жизнь, и по спине моей поползли мурашки.
Мы сидели в Комнате Научения с Чагаем и Аасиной – младшей сестрой, которая как раз покинула Дом Киновари. Мы слушали Мастера Зверей. Он рассказывал об обычаях разных созданий. Он говорил о больших, словно телята, скальных волках, живущих в лесах севера. В какой-то момент двери отворились, и в комнату тихо, как дух, вошел Ремень, чтобы забрать забытую трубку.
– Они заботятся друг о друге и не причиняют себе вреда, если они – из одной стаи, – говорил Мастер Зверей. – Если они сражаются друг с другом, то лишь пока один из сражающихся не упадет на землю и не обнажит живот. Так же происходит и когда молодые сражаются для забавы. Однако порой рождается волк, который зол и слишком жесток. Он грызет, несмотря на то что противник уже открыл живот и горло. Если такое случилось, его собственный отец, который издалека следит за игрой, подходит и убивает такого щенка. Иначе молодой вырастет и окажется для собственной стаи тираном и погибелью. Волки должны доверять друг другу. Так вот животные следят за своими волчьими законами.
Ремень встал будто вкопанный, слушая Мастера. Потом потянулся за своей трубкой и вышел так же тихо, как и появился. Никто не обратил на него внимания, лишь я заметил, что он стиснул зубы и что по щеке его покатилась слеза.
Глава 5
Змеиная глотка
Вытянув шею,
орел озирает
древнее море;
так смотрит муж,
в чуждой толпе
защиты не знающий.
Речи Высокого
Город было видно со взгорья. Собственно, точнее было бы сказать «поселок» или «селение». Просто крупное сборище дворов, хаотично разбросанных по обеим сторонам фьорда и окрестным холмам. Дома были похожи друг на друга. Деревянные, длинные, с резными столпами, выстроенные четырехугольником. Но в поселении были собственные земляные валы, а между хозяйствами вились выложенные деревянными жердями улочки. Вдоль всего фьорда тянулась деревянная же набережная и поставленные на столпы пирсы, на пару десятков метров врезающиеся в воду. Потому – пусть будет «город».
Ворота были отворены, и никто их не охранял. Никто не остановил странно одетого рослого мужчину, едущего на большом полосатом скакуне с подрезанными рогами.
Некоторые таращились на него, поскольку человек был высок, а скакун его – обвешан сумами и свертками. На мужчине был бурый шерстяной плащ с глубоким капюшоном, и держал он во рту странную изогнутую свирель, из которой выпускал клубы дыма, как делали обитатели юга.
Миновал он привратную башню и прямиком отправился на берег.
– Сперва ночлег, – сказал коню. – Крыша над головой. Это главный порт в окрестностях. Здесь должны быть приезжие, а значит, существуют и какие-нибудь постоялые дворы. Едут сюда купцы, моряки, вагабонды вроде нас. И кто-то должен делать на этом деньги. Понимаю, что они не изобрели ни паровой машины, ни душа. Но неужели никто не заметил, что странник заплатит звонкой монетой за крышу над головой, толику воды и какую-никакую пищу? Моряк, сходящий на берег, должен прежде всего что-то съесть – что-то, что не будет паршивой корабельной пайкой. И, конечно, он должен напиться. И ему, несомненно, нужна женщина, и за все это он тоже заплатит. А где девки, там и мотели. Quod erat demonstrandum. Я не выношу культурных стереотипов. Просто верю в законы прибыли. Универсальные в космическом масштабе, мой северный олешек.
Дорога вилась между дворами, но вела к берегу. Он проезжал мимо людей, одноосных повозок на деревянных колесах, груженных товаром, коров, собак и свиней. Миновал местных, одетых в крашеные плащи и кожаные бесформенные шапки, а еще каких-то оборванцев, увешанных оружием, – вероятно, моряков. Видел женщин в простых платьях и соломенных шляпках, бегающих детей. До сих пор он не видал столько людей в одном месте.
– Ах, это шум большого города, – процедил он, проводя Ядрана сквозь стадо шестирогих овец.
Дорога вела вниз, и тогда, стоя на обочине между домами, он увидел корабли. Те стояли у берега и плыли серединой широкого фьорда, покачивались на якорях. Несколько десятков. Не пойми отчего воображал он себе, что станут они напоминать драккары викингов, но они скорее походили на джонки среднего размера. Были у них высокая, задранная корма, двойной киль и странные паруса, напоминающие жалюзи или веера. Три корабля расходились в речном русле, и было видно, что на парусах начертаны несложные геометрические распознавательные знаки.
Некоторое время он доброжелательно поглядывал на них. Всю жизнь любил корабли, особенно парусники. Эти здесь казались солидными и красивыми. Небольшие, скорее для каботажного плавания, но ведь и «Санта-Мария» произвела бы точно такое впечатление.
На набережной он сошел с коня и повел его за упряжь у морды. Ядран прядал ушами и мурлыкал с неудовольствием.
Наверняка его потерпевшие кораблекрушение коллеги поступили так же. Цеплялись к местным и расспрашивали о ночлеге. Это тоже, вероятно, космическая постоянная. Шли они сюда через леса, спали под голым небом. Наверняка знали язык, по крайней мере знал его ван Дикен. Были у них какие-то деньги. Они должны были искать ночлег, какую-нибудь корчму. Происходили они с Земли. Прежде всего – горячая вода, приличный горячий ужин и ночлег. Ванна, бочка – что угодно. Лишь бы умыться и поспать под крышей.
