Однажды поверх нас пролетело несколько случайных стрел, с плеском втыкаясь в воду; в другой раз в реку недалеко от нас ударил с шипением зажигательный снаряд из катапульты, разлив на поверхности пятно огня. Но не думаю, чтобы стреляли по нам.
На этот раз, впервые за долгие месяцы, погода была на нашей стороне. Там, куда не добиралось ржавое зарево пожаров, стояла смоляная тьма, беспрестанно льющий дождь скрывал плеск воды, а сделавшаяся широкой и быстрой река, полная мусора, делала невозможным любой контроль.
В какой-то момент нас отнесло под левый берег, где пылал огонь, и на его фоне были видны солдаты в шлемах и с копьями в руках. Однако Брус лишь набросил на себя подмокшую тряпку, лежавшую на паланкине, и лег навзничь. Завешанная темно-коричневой тканью, лодка наша превратилась в продолговатую бесформенную тень, схожую со стволами, вздувшимися трупами коров и телами мертвецов, плывущими вниз по реке.
Солдаты не удостоили нас даже взглядом.
Через какое-то время я перестал выглядывать из-под навеса. Лег на дне, положив голову на свернутое одеяло, и решил поспать – но так и не сумел.
Чувствовал, что нынче лучше не думать. Ни о чем, что не является моментом здесь и сейчас. Так, как это делал Брус. По крайней мере такое он производил впечатление. Когда встретим патруль – думать лишь о том, как пройти мимо него, спрятаться или поубивать солдат, и что – если до этого дойдет – сделать с телами. Пока у нас есть лодка, плыть и думать только о воде, реке, руле и веслах. Когда станем голодны – о том, как добыть еды. Никогда о том, что будет дальше. Никогда о том, что прошло. Ничего этого не существует. Существует лишь то, что сейчас. Я нынче не император, не владыка мира: сирота или беглец, за которым гонятся орды обезумевшего войска. Я лишь тот, кто плывет по реке. А потом, вероятно, тот, кто идет сквозь лес.
Не больше.
Брус тоже утратил целый мир. У него тоже были друзья, он тоже был кирененцем, как и я. Но казалось, что его интересует лишь то, как идти сквозь город. Как найти лодку. А теперь – как незаметно проскользнуть рекой и выбраться из зоны схваток. И ни о чем другом он не думал.
Мы плыли вместе с течением на запад. Я знал, что селения, постройки и имения тянутся за городом на мили по обеим сторонам. Но течение было быстрым, и я надеялся, что до рассвета мы сумеем доплыть до безлюдных районов.
Я не знал, где мы находимся, не знал и как далеко до рассвета.
Чувствовал себя словно сидел на корзине, полной диких зверьков. Знал, что достаточно одного неосторожного движения, и крышка упадет, а ужас вырвется наружу. Теперь голова моя и была такой корзиной. Та стояла где-то в моем сознании, а зверьки вились внутри, толкались и поддевали крышку.
Не думать. Не подпускать к себе весь ужас того, что случилось. Не охватывать этого разумом. Не думать ни о ком из близких. Пусть они живут в моей голове, пусть в памяти моей дворец еще стоит, пусть птицы еще ходят по траве, пусть девушки мои все еще сидят на террасе с синтарами в руках. Пусть настаивается отвар в изогнутых медных чайниках.
Где-то в моей памяти.
Где-то в моей голове.
Существует только это да хлюпающая вокруг мутная вода, полная обломков, да еще платяное покрытие над головою.
И – ничего больше.
Мы проплывали мимо мостов, бульваров и трактов, что спускались к реке, а еще водопои и маленькие пристани. Здесь нас наверняка никто не мог заметить, а потому Брус заблокировал руль и греб, словно безумный, то с одного, то с другого борта. Сражался он за каждый момент темноты и за каждый очередной шаг, удаляющий нас от города.
Наконец движение, плеск и мрак одолели меня, и я провалился в неглубокий сон, хотя мне казалось, что я не сплю и слышу каждый всплеск, шум дождя и крики ночной птицы.
* * *
Пробудил меня резкий шорох и шуршание о борта. Наша лодка глубоко вошла в тростник. Вода здесь была мелкой, а небо уже светлело. Я внезапно сел и повернулся. Брус оттолкнулся веслом от дна, а на крыше паланкина лежали охапки свежесрезанного тростника.
Нос лодки раздвинул стену светлых стеблей, а за кормой река уже едва маячила между тростником.
Я открыл рот, но Брус жестом приказал мне молчать. Лодка наконец остановилась. Мой проводник снял штаны и сапоги, после чего в одной набедренной повязке сошел в воду, пробуя дно посохом, и исчез в тростнике.
Вернулся через какое-то время и вскарабкался на борт.
– Нужно было проверить, нет ли здесь кого, – заявил. – Становится светло, мы переждем здесь день. Когда придет ночь, снова двинемся. Чем дальше сумеем уплыть на лодке, тем лучше для нас.
Он сел и вытер ноги.
– Есть вещи, которые тебе нужно запомнить. Твое имя Арджук Хатармал, как и во время наших вылазок в город. Я же, как и тогда, зовусь Тендзин Бирталай, и я – твой дядя. Мы оба – обедневшие синдары из небольшого городка. Мы никогда не использовали этих имен, потому они безопасны. Оба мы родом из Камирсара, что у подножия гор Камир. Ты едва закончил обучение у писаря Шилгана Хатьезида, которое позволит тебе сдать экзамены на чиновника низкого ранга. Но твои амбиции – служить писарем и служащим Красной Башни и храма Подземной Матери. Потому что наиважнейшее для тебя – истинные амитрайские традиции. Я выбрался в город, поскольку твой отец болен, а теперь мы возвращаемся в Камирсар. Если удастся. Революция застала нас в городе.
– Как зовут моего отца? – спросил я деловито, изо всех сил стараясь не думать об отце собственном.
– Узир Хатармал. Мать зовут Уфия Кидиржим, но она уже мертва. Умерла, когда ты был ребенком. У тебя есть еще брат и сестра. Вот письмо, которое написал к тебе твой отец. Там, под разными предлогами, перечислены все имена и фамилии остальных членов твоей семьи. Ты должен заучить их так, чтобы помнить даже во сне. Еще ты должен помнить о многих вещах. С этого момента я не стану разговаривать с тобой как должно. Не назову тебя благородным принцем, тохимоном, императором. Есть вещи более важные, чем культура и вежливость. Знай, что, несмотря на то что порой мне придется тебя ругать, высмеивать, а может, и наказывать, я остаюсь твоим подданным и вижу в тебе только императора. Если ты получишь трон назад или если мы окажемся в безопасном месте, можешь отдать мне приказ, и я расплачусь смертью за все проявления неуважения, какие допущу. Однако нам нужно оказаться умнее наших врагов. А потому мы ни слова не произнесем по-кирененски. Не станем выполнять цивилизованных обычаев, таких как купание, отдых после завтрака, созерцание природы или чтение. Не станем молиться Создателю и благодарить его, даже когда увидим красивейшие виды на свете. Мы – амитраи из Амитрая, полагаем все это чужеземными слабостями и чужими обычаями, которых не понимаем. Красотой мы считаем степь, конный галоп и победу Подземной Матери, которая уберет все различия и приведет к тому, что все сделается единым. Все, чего нет в Кодексе Земли, мы полагаем излишним и дурным. Потому у нас и мускул не дрогнет, когда мы увидим, что кто-то рушит любой храм, сжигает книги или разбивает памятники. Мы не обратим внимания, когда при нас станут отбирать у людей свободу и человечность. Мы даже не поймем, что это такое. Для нас свобода – это послушание Праматери, а честь – истовость в исполнении обязанностей. Помни об этом. Помни все время.
