– Вверх одна галера уже проплыла… – сказал я. – Ты что-то узнал?
– Тут недалеко есть селение. Я наблюдал за ним из укрытия. Это свободные из низких каст. То есть были свободными вчера. Главным образом, хируки и карахимы, две сильные семьи афраимов. Дошли до них только слухи. Что возвращается Кодекс Земли. Жены родовитых амитраев сразу принялись выходить и устраивать себе Дом Женщин. Другие грузят вещи на повозки и готовятся убегать. Говорят также, что гнев Подземной Матери еще не успокоился и что у тех, кто поддался чужеземным модам и религиям, кто нарушает Кодекс Земли, есть последний шанс, чтобы обратиться. Если опоздают, суша вернется, а их сметет Огонь Пустыни. Но все это – лишь сплетни. Никто не знает, что будет дальше. Некоторые готовят припасы, чтобы отдать их жрецам, другие закапывают их в землю. В любом случае, корчмарь уже разбивает бочки с пивом и пальмовым вином. Жрецы еще не прибыли.
– А что они будут пить?
– Воду и молоко. Подземная Мать не позволяет ничего, что дает «неестественную и грешную» радость. Даже приправлять ничего нельзя. Нельзя и облегчать себе жизнь. Ты должен сосредоточенно и в поте лица работать во славу земли и готовиться к битве, чтобы отвоевать ее наследство.
– Так, чтобы все стало единым, – закончил я.
– Хафрам акидил. Ты сказал правду, – ответил он и улыбнулся с удовлетворением. – Я думал, ты лучше знаешь религию империи.
– Я знал. Но именно это – не слишком хорошо. На них я не обращал внимания, потому что полагал, что это уже не вернется.
– И ты ошибся, – печально заметил он и лег. – Теперь нужно спать.
– Ситар Тендзин?
– Да?
– Куда мы направляемся?
– Как можно дальше. А куда бы ты хотел отправиться?
– За Острые горы. В Киренен. Домой.
Он уселся в лодке:
– Это дурная идея. Там тебя ждут. Это было бы легко предвидеть. Более того, в этом нет смысла. Там только дикая занюханная провинция, где не живет почти никто из наших земляков. Немного плантаций, несколько дорог и один город-порт. Кангабад. Выстроенный сызнова, по-амитрайски. Всех выселили. В Кандар, над рекой Фигисс, в степи Оссира. В Киренен пригнали других. Теперь это кангабадская провинция. Уже нет Киренена.
– Тогда куда?
– За грань известного мира. Туда, где заканчиваются карты. Туда, где никто тебя не найдет.
– Не скажешь мне?
– Скажу. Но не сегодня. Чем меньше знаешь, тем лучше.
Ночь напролет мы осторожно плыли под самым берегом, тихо и медленно. От поворота к повороту. Мы все глаза высмотрели, чтобы проверить, не колышутся ли на реке галеры, соединенные цепями. Через какое-то время глаза мои привыкли к темноте, но все равно я начал видеть задранные носы кораблей в каждой кипе тростника и высокой волне.
Светила лишь одна луна, Тахим, а потому ночь была темной. Мы прислушивались, сами общаясь жестами либо тишайшим шепотом. Голос разносится по воде, потому мы хотели уловить шаги на палубе, плеск воды возле цепей якоря, звон доспехов, ворчание разговоров.
Когда небо на востоке начало сереть, мы вплыли в укрытие на какой-то небольшой речушке и спрятались под навесом высокого берега. С другой стороны должны были заслонить нас ветви ивы и тростник, но мы все равно задернули лодку сетью, в которую вплели ветки и стебли тростника, пока та сделалась невидима. Куда проникал взгляд, не было никого, а по берегу тянулись болота, кипы деревьев и трав, порыжелых и сожженных засухой.
Я настолько устал, что едва сумел что-то съесть. Кусочки сушеного мяса и сыр будто росли у меня во рту, а когда я глотал из баклаги, веки мои сами опускались. Я вполз под полотно и заснул, прежде чем взошло солнце.
На следующий день – вернее сказать, на следующую ночь, – сразу как опустились сумерки, мы проплыли всего ничего, может милю или две, пока не нашли заросли тростника и соответствующий плоский берег. Мы вынесли наши корзины, в которые переложили часть припасов. Брус приказал мне раздеться, сам тоже снял одежду, и нам пришлось бродить в тростниках в одной набедренной повязке, без сапог.
– Если кто-то тебя повстречает, то сразу увидит, что ты мокрый, и будет знать, что ты бродил в реке. Любая вещь, которую о тебе могут понять, просто глядя на тебя, может для кого-то стать подсказкой.
Потом приказал мне подождать, лежа на берегу, и сел в нашу лодку. Я старался ни о чем не думать и не задумываться над своей судьбой, сконцентрировавшись на том, что делаю, но, когда я глядел, как он выплывает на реку, мне стало жалко. Ведь все время я только и делаю, что теряю. Мой мир становится все беднее. Некогда, месяцы и годы назад, я думал, что ничего не имею. И вправду сам я не имел ничего, но достаточно было мне чего-то захотеть, как оно появлялось. Лодка, галера, флот, конь, табун лошадей – что угодно. Я словно и не имел ничего, даже собственных денег, но одновременно у меня было все.
Теперь все имущество мое умещалось в дорожной корзине. А потому лодку мне было жаль. Везла она меня, давала убежище и позволяла спать в безопасности даже во время ливня.
Брус выплыл на середину реки, сидя голым, даже без набедренной повязки, после чего потянулся и вынул деревянную затычку. Лодка наполнилась водой и погрузилась в глубины, а проводник мой подплыл, тихо пофыркивая, к берегу, почти невидимый в темноте.
С этого момента единственным укрытием для моей головы стала жесткая, словно миска, шляпа странника, плетенная из коры и пропитанная смолой, а еще – соломенный плащ от дождя.
– Запахни куртку наизнанку, как я, – сказал Брус. – Этот кастовый желтый слишком яркий, ты светишься, как факел.
Внутренняя сторона куртки была обшита неброским темно-коричневым материалом, который и вправду был едва заметен в темноте.
– Теперь подтяни ремни корзины так, чтобы она сидела уверенно, как седло на конской спине. Она не должна тебе натирать. Старательно завяжи тесьму шляпы. Затяни ремешки сапог. Лодыжки должны быть стиснуты.
Вынул из-под рубахи Предмет – «глаз севера». Стеклянный шар, в котором плавал погруженный в воду камень, напоминавший глаз: поворачивался зрачком всегда на север. Я обрадовался, что у Бруса он есть.
Мы зашагали через пустые заводи, которые еще недавно были опаснейшими из болот. Теперь здесь зияли лужи да неглубокие ямины. За месяцы суши ушла отсюда почти вся вода.
Брус двигался ровным, ни слишком быстрым, ни слишком медленным шагом. Посох забросил через плечи и перебросил через него руки.
– Я думал, посох странника служит, чтобы подпираться, – заметил я.
– Дело привычки, – пояснил он. – Многие годы я носил так копье. Во время марша руки устают не меньше ног.
– Но так в тебе за милю заметен солдат, – сказал я. – А может, и бинхон-пахан-дей.
– Сотник не носит копье сам, – сказал он. – Сотник возит свою жопу на конской спине.
