Непросто было найти застежку на панцире. Наконец он отыскал соединение и с силой развел его, раня ладони. Потом, уже таща вверх изрядный кусок металла, услышал, как одна за другой выскакивают нити, – и шлем сразу легко откинулся. Внутри, под броней, виднелось что-то мясистое, как тело моллюска, полное склизких щупалец и сосудов, залитое воняющей слизью, а во всем этом открылось худое бледное тельце.
И кровь.
– Мамочка, болит… – Вуко услышал изнутри металлический голос и заорал. Отскочил назад, теряя меч и продолжая отступать. – Хочу к змее…
Голос смолк, а Драккайнен отступал, пока не уперся в стену и не съехал по ней на площадь. Сидел так некоторое время, пока не раздался очередной сильный удар в ворота. Странник вздрогнул и пришел в себя. Ворота вздрогнули снова, дверь пылающего дома расселась наполовину, и было видно, как несколько человек изо всех сил ее толкают.
Он встал, пошатываясь, поднял лук, нашел где-то меч и спрятал его в ножны. А потом с совершенно мертвым, неподвижным лицом подскочил, схватился рукой за балку и вскарабкался на крышу.
Нашел место, где вырезал кусок стрехи, и скользнул внутрь.
Действовал как автомат.
Вытягивал детей одного за другим на чердак, потом на крышу, не позволяя им расползаться в стороны и придерживая их, словно котят. Потом спустил их по дышлу прямиком в объятия Грюнальди.
Спрыгнул с крыши, оттолкнулся от кола и полетел в темноту. Земля пришла ему навстречу. Амортизировал падение переворотом и пошел за Грюнальди.
– Где Гьяфи?
– Мертв. Краб.
Они растворились в темноте, волоча детей, что вышагивали как сомнамбулы.
Змеи орали, занятые штурмом собственных ворот и спасением от пожара дома, ослепленные огнем и оглушенные собственными воплями и паникой.
Как в Африке, мелькнуло в голове Драккайнена. Точно так же было в Африке. Точно так же выглядели армии военных вождей. Офицерам – по четырнадцать, остальным – от восьми и выше.
Он подхватил двоих детишек под мышки и побежал, стараясь ступать как можно тише.
Когда добежали до веревки, Драккайнен схватил Грюнальди за плечо.
– Полезай первым, – сказал. – Будешь вместе со Спалле вытягивать детей, а я буду их привязывать.
– А потом вылезешь? – спросил Грюнальди требовательно.
– Нет. Потом мне придется пойти дальше.
«Мамочка, я хочу к змеям…»
– Побереги моего коня. Он станет тосковать. Держи его и не выбрасывай мои вещи. Я вернусь.
– Ты не можешь идти один.
– Отведи детей домой. Следите за ними. Они будто отравлены, но полагаю, что рано или поздно это пройдет. Могут опять сбежать. И – спешите. Посадите их на моего коня и на коня Гьяфи.
Драккайнен вынул несколько стрел и воткнул их, одну подле другой, в землю. Колчан был почти пуст.
В темноте, из гудящего, сыплющего искрами пожара слышались крики и топот ног.
– Ульф, мы будем тебя ждать.
– Я услышал, – ответил Драккайнен твердо. Нельзя расклеиваться. «Морские котики» не ломаются.
– Грюнальди?
– Да?
– Мой конь… Прижмись лбом к его лбу и скажи ему, что я вернусь, хорошо?
– Хорошо, друг. Если нет – я сам за тобой вернусь. А… знаешь, что это за крабы?
– Ты не захочешь узнать.
Они пожали друг другу бицепсы и затылки, а потом Грюнальди начал подниматься. Остановился на миг.
– Нитй’сефни?
– Да?
– Отыщи дорогу.
– Boh, – ответил Странник на хорватском.
Драккайнен поднял лук и выпустил в темноту первую стрелу. Ему ответил крик.
Потом выстрелил еще дважды и привязал первого ребенка морским узлом под мышками. Еще один зашагал куда-то во тьму, и ему пришлось ухватить его за загривок, словно котенка.
Он снова натянул лук и снова выстрелил. Осталось трое преследователей, которые наконец сообразили, что остальные лежат, прошитые стрелами, или умирают на земле, – а потому отступили.
Сверху с визгом полетели еще стрелы. Грюнальди и Спалле. Он улыбнулся.
Когда последний мальчишка поехал вверх, всхлипывая и отираясь о скалу, Драккайнен спрятал лук и растворился в темноте.
* * *
Темнота дает мне ощущение безопасности. Когда я прохожу через рощу, натыкаюсь на троих Змеев, что тычут копьями в зарослях травы и кустов. Девушка всхлипывает от ярости, остальные – стиснули зубы. Найдут.
Хотят найти мерзавца, который убил святых змей, поджег их дом и украл их рабов. Который убил столько братьев. Будут искать. Ничего, что дом горит, ничего, что всякая пара рук нужна для ведер и тушения пожара.
Ничего, что вокруг совершенно темно.
Не отступят. Будут искать. Ничего, что в месте, где они бродят, меня давно не может быть.
Они наталкиваются на деревья, влезают в кусты, цепляются копьями за ветки.
И проходят мимо меня с двух сторон. Только потому, что я сижу совершенно неподвижно, с опущенным лицом и держу руку на мече. Мой абрис не напоминает человеческий. Я – просто темное пятно. И кроме всего прочего – пятно неподвижное. Во тьме глаз, главным образом, регистрирует движение. Я терпеливо сижу, пока они не отойдут, а потом выжидаю еще немного.
Затем покидаю их долину.
Восходит первая луна, и для меня становится достаточно светло. Я останавливаюсь в закрытой долинке на склоне небольшой отвесно вздымающейся горы.
Дело не в темноте. Дело в пятнах перед глазами, голоде и усталости. Несколько десятков секунд боевого режима принесли свой урожай.
Я изможден.
У меня немного припасов. Узелок с горстью полосок сушеного мяса, две колбаски халвы и сушеные фрукты, похожие на большие фиги. Только то, что я распихал по карманам.
Нет у меня и баклаги.
Я недавно пил воду из ручья, но то, что нет посудины, может обернуться проблемой. Нужно было захватить как минимум пластиковую бутылочку из-под сливовицы. У меня там было еще с половину ракии. Могла бы служить и для промывки ран, а потом бутылочка стала бы прекрасной флягой.
Ну что же…
Имею что имею, а чего у меня нет – несущественно.
Я чувствую, что надо спешить. Это инстинкт. Знаю, что я уже у цели.
И знаю, что, пожалуй, поздно.
Я надеваю капюшон полушубка и тесно обхватываю себя руками, после чего нахожу место, защищенное от ветра.
Сейчас двадцать минут третьего, среда, двадцать четвертое октября согласно условному местному календарю. Температура воздуха – шесть градусов, сила ветра – тридцать километров в час. Спокойной ночи, Мидгард.
