– Как-то по-другому. – Глеб почесал нос.
– Упырь! – перебирала Анка.
– Не, упырь – это мертвый, а тут живой. Ну, как бы живой человек, но без души. А та, что есть, заставляет его делать гадости.
– Одержимый. Или бесноватый, – сыпала Анка.
– Одержимый… да… Обязательно чем-то одержимый… Идеей. Или местом.
– Это ты к чему? – зевнула Светик. Тянуло в сон. Неумолимо.
– Это я к ночи. Ночью лучше не спать.
Но они уснули. Сначала они спали днем. Все. Глеб уснул, прислонившись спиной к сосне около костровища. Анка долго бродила кругами, а потом вдруг нарвала травы, целую охапку, бросила ее на берегу, легла, закопавшись головой. Растолкать ее на закате было очень тяжело.
– Аня, – тянул Костик. – Ань! Вставай! Я есть хочу! Ань.
– Встаю, – сообщала Анка и закапывалась в траву глубже.
Глеб кипятил воду. Ужин был неизменен – заварные макароны.
Вечер выдался долгим. Вспоминали, кто что любит из еды. Костик затянул песню о том, что сейчас с удовольствием съел бы жареной картошки. А еще бы лепешку с сыром. Только все это надо обязательно прогреть на сковородке. Анка вспомнила, что неплохо делает печенье. Нужны масло, мука, яйца… Глеб вдруг сообщил, что однажды с друзьями делал шашлык. Сами замариновали мясо, сами сделали угли. Пожарили. Было вкусно.
Светик почувствовала, что от всех этих разговоров ей страшно хочется есть. Представлять шашлык и жареную картошку она себе запретила.
На тарелке с каемочкой… Такую хрустящую, горячую… Еще дымок поднимается. И шашлык. Крупные куски на шампуре. И все это щедро залито кетчупом…
Нет, ни о чем этом думать нельзя.
Она силой выкинула картинки из головы. Вместо них там почему-то оказались блины. Румяные. Высокой стопкой. Такие она напекла к Масленице. В школе проводили праздник, и она полночи простояла у плиты. Сколько их там было, не считала. Штук сто. Смели за пять минут. Но зато как вкусно было. Тонкие, ажурные, хрустящие. Со сметанкой. И вареньем. И сгущенкой. Такой же, как у дядя Лёки.
Это было невозможно!
– Ты чего? – удивился Глеб, когда Светик вскочила.
– Блины, – сообщила она. – Много. Масляные. Не могу больше. Пойду в палатке полежу.
Она забралась на спальники, подсунула побольше кофт под пузо и уставилась в темный угол. Главное, не закрывать глаза, тогда ничего такого представляться не будет.
Рот был полон слюны. Хотя бы бутерброд. С колбасой. Сырокопченой. Где жир крупный. Она особенно вкусная. Да хотя бы с вареной. Тоже подойдет. Но лучше с ветчиной. На свежий белый хлеб. Нежнейший. Такой, что берешь, и остаются следы от пальцев – вот какой он мягкий.
Светик настолько ярко представила себе этот бутерброд, что он появился. На хорошем куске хлеба. С ветчиной. Ломтик чуть свисает с боков. Она взяла бутерброд в руки – пальцы провалились в хлеб – мягкий, по-настоящему мягкий. Зубы с наслаждением разорвали колбасу. Как же это было вкусно. Хотелось затолкать весь бутерброд в рот и проглотить, не жуя. А потом сразу второй взять.
И она затолкала, но во рту уже было что-то не то, нежнейший вкус колбасы исчез, на зубах захрустел песок. Плюнула. Опилки какие-то. Затошнило. Светик плевала и плевала, пытаясь очистить рот, в горле застряло. И это было ужасно, потому что сразу стало нечем дышать. Она пыталась вдохнуть, но опилки совсем забили рот. Оставалось хрипеть и царапать пальцами землю, на которой лежала.
«Почему земля?»
От этой мысли проснулась.
Дышать было нечем, потому что лежала она лицом в спальники. Перевернулась. Рядом никого. Секунду полежала, приходя в себя и прислушиваясь.
Мимо палатки прошли. Задели тент. Позвала:
– Глеб?
Не сбавляя шага, идущий удалился.
Не Глеб. Анка? Она бы откликнулась.
Светик полезла наружу, запуталась в спальниках.
Сколько времени-то? Собирались не спать! И Анки рядом нет.
Поискала сланцы.
Да что же у них в палатке все перевернуто!
Дернула «молнию», выбралась на свежий воздух.
Из леса шла тьма, от воды плыли серые сумерки. То ли ночь, то ли раннее утро.
На границе воды и песка держалась узкая полоска тумана, еле заметная кисея.
Справа движение.
– Глеб?
Это был костер. Вернее, то место, где они костер разводили. Сейчас уже все погасло. Остались черные угли. И вот эта чернота вдруг шевельнулась, вытянулась.
Когда она уходила, у костра оставался Глеб. Где-то тут должна была сидеть Анка.
– Глеб!
– Что?
С другой стороны. От елок.
Чернота прилипла к месту. Над чем-то склонилась.
– Глеб! – заорала Светик.
Глеб вскочил – она это увидела краем глаза.
– Ух! – ударило в небо.
«Бом!» – дрогнула земля.
Чернота вдруг разом выпрямилась и исчезла.
– Ты же говорил – не спать! – в отчаянии крикнула Светик. – Аня! Ты где?
– Я тут, – сообщила Анка, и вдалеке мелькнул фонарик.
– Костя где?
Идти не получалось. Ноги дрожали. И она села. Только сейчас поняла, что так и не обулась.
– Спит, наверное.
– В палатке никого, – сообщил Глеб.
– Костя, ты где? – крикнула Анка. – Костя. Костик, отзовись. Где спрятался? Костя! Костя… Эгей! Костя!
Но ей никто не ответил.
Глава третья
Древние духи
Разожгли костер. Молчали. Глеб ворошил ветки, взбивал трескучие искры. Ветер разом стал сильнее, сделав слышным лес. Он заговорил, заволновался, погнал на сидящих черный липкий пепел. Анка несколько раз убегала в темноту, разбрасывала между деревьями свои призывы, возвращалась.
– Надо звонить родителям, – настаивала Светик. Крутила в руках телефон.
– Подожди, – морщился Глеб.
– Найдется он. Куда денется? – сама себя убеждала Анка.
Светик сжимала телефон. Ладонь потела. Что здесь в конце концов происходит?
С воды полз туман, легкий, полупрозрачный. Безобидный.
Глеб смотрел в огонь. Светик села, обхватив колени, стараясь занимать как можно меньше места. Было холодно. Было обидно. Ведь если бы они не уснули!..
– И почему духи только ночью ходят? – прошептала она. Ночь звала жалеть себя и плакать. Казалось, что рассвета уже не будет. Что солнце ушло навсегда.
– Днем слишком много людей, – тихо ответил Глеб. – А вообще – не знаю. Я не понимаю, что происходит.
