Преподобный Брендон содрогнулся с головы до ног. Его красное лицо обрело малиновый оттенок.
– Ты прекрасно знаешь, что индейка была тухлой, – сказал он свистящим шепотом. – Кому угодно могло стать нехорошо.
– Индейка тут ни при чем! Просто ты обожрался. Если бы ты с таким же старанием возвышал свою душу, как отращивал живот, то мог бы, – сказал епископ, – удостоиться столь же высокого сана, как я.
– Ах вот как?
– Впрочем, возможно, я ошибаюсь. На это у тебя ума не хватило бы.
Преподобный Брендон испустил еще один режущий ухо смех.
– Ум! Скажите на милость! Мы-то знаем все про этот твой высокий сан и про то, как ты до него поднялся!
– Что ты имеешь в виду?
– Что сказал. Докапываться не будем.
– Почему это вы не будете докапываться?
– Потому что, – ответил преподобный Брендон, – лучше будет не докапываться!
Епископ потерял самообладание. Его лицо исказилось от гнева, он шагнул вперед – и в тот же миг Августин непринужденно прыгнул в комнату.
– Ну-ну-ну! – сказал Августин. – Ну-ну-ну-ну-ну!
Противники окаменели и немо уставились на пришельца.
– Будет, будет вам, – сказал Августин.
Первым опомнился преподобный Брендон и смерил Августина свирепым взглядом.
– Это с какой стати вы прыгаете в мои окна? – загремел он. – Вы младший священник или Арлекин?
Августин не дрогнул под его взглядом.
– Я младший священник, – сообщил он с достоинством, которое так его красило. – И как младший священник я не могу оставаться в стороне и смотреть, до какой степени забываются двое выше меня саном, и уж тем более школьные товарищи. Это нехорошо. Очень нехорошо, высшие саном ребятки!
Преподобный Брендон закусил губу. Епископ склонил голову.
– Послушайте, – сказал Августин, кладя ладони на плечи обоих, – мне горько видеть, как такие славные парни ссорятся столь неподобающим образом.
– Он первый начал, – обиженно сказал священник.
– Не важно, кто начал, – властным жестом Августин помешал епископу возразить и продолжал: – Будьте разумны, милые мои. Уважайте правила ведения дебатов. Не скупитесь на мягкую уступчивость. Вы утверждаете, – он обернулся к епископу, – что наш добрый друг имеет избыток золотых полос на своем облачении?
– Вот именно. И я стою на этом.
– Да-да-да. Но что такое, – успокоил его Августин, – что такое парочка лишних полос между друзьями? Подумайте! Вы и наш достойнейший приходской священник учились вместе в школе. Вас связывают священные узы вашей старенькой альма-матер. С ним вы резвились на площадке для игр. С ним вы делили одну шпаргалку и швырялись смоченными чернилами шариками в час, отведенный для занятий французским языком. Неужели все это ничего не значит для вас? Неужели эти воспоминания не задевают струны ваших сердец? – Он умоляюще перевел взгляд с одного на другого. – Ваше преподобие!
Преподобный Брендон, отвернувшись, утирал глаза. Епископ нашаривал в кармане носовой платок. Воцарилось молчание.
– Извини, Мордатый, – сказал епископ прерывающимся голосом.
– Я наговорил лишнего, Носатый, – промямлил священник.
– Если хочешь знать, что я думаю, – сказал епископ, – то ты совершенно прав, объясняя свое легкое недомогание за ужином недоброкачественностью индейки. Помнится, я тогда же сказал, что эту птицу в подобном состоянии не следовало подавать на стол.
– А ты, посадив белую мышь в стол учителя французского, – сказал священник, – оказал человечеству одну из величайших услуг за все время его истории. Тебя следовало бы рукоположить в епископы прямо на месте!
– Мордатый!
– Носатый!
Они обменялись сердечным рукопожатием.
– Чудесно! – сказал Августин. – Значит, все тип-топ?
– Вполне, – ответил преподобный Брендон.
– Что до меня, то тип-топее не бывает, – отозвался епископ и нежно обратился к своему старому другу. – А ты будешь и дальше носить столько золотых полос на своем облачении, сколько тебе хочется, ведь правда, Мордатый?
– Нет-нет. Теперь я вижу, что заблуждался. С этих пор, Носатый, ни единой золотой полосы!
– Но, Мордатый…
– Ничего, – заверил его священник. – Есть они, нет их, мне все равно.
– Чудо-человек! – восхищенно сказал епископ и кашлянул, чтобы скрыть свои чувства. Снова воцарилась тишина. – Пожалуй, – продолжал он после паузы, – я расстанусь с вами, мой дорогой, и отправлюсь на поиски жены. Она, если не ошибаюсь, где-то в деревне вместе с вашей дочерью.
– Они как раз направляются сюда.
– А, да! Вижу. Ваша дочь очаровательна.
Августин хлопнул его по плечу.
– Ай да епискуля! – воскликнул он. – Этим все сказано. Она самая прелестная, самая милая девушка в мире. И я был бы рад, ваше преподобие, – он повернулся к священнику, – если бы вы дали согласие на наше незамедлительное бракосочетание. Я люблю Джейн со всем пылом порядочного человека и счастлив поставить вас в известность, что она отвечает мне взаимностью. Заверьте же нас в вашем согласии, и я тотчас отправлюсь распорядиться об оглашении.
Преподобный Брендон подпрыгнул, как укушенный. Подобно многим приходским священникам, он придерживался самого низкого мнения о младших священниках без прихода, а Августина всегда ставил несколько ниже среднего уровня этого презираемого сословия.
– Что?! – вскричал он.
– Счастливейшая мысль, – объявил епископ, просияв. – Потрясающая перспектива, скажу я.
– Моя дочь! – Преподобный Брендон был совсем ошарашен. – Моя дочь – замужем за младшим священником?!
– Ты сам был когда-то младшим священником, Мордатый.
– Да, но не таким, как этот.
– Да! – сказал епископ. – Таким ты не был. И я не был. И нас обоих можно только пожалеть. Узнай же! Этот молодой человек неизмеримо превосходит всех молодых людей, каких я только встречал. Известно ли тебе, что не далее как час тому назад он с несравненной находчивостью спас меня от огромного мохнатого пса с черными пятнами и перебитым хвостом? Мне угрожала неминуемая гибель, Мордатый, когда вдруг появился этот молодой человек и с удивительным присутствием духа, а также меткостью превыше всех похвал вмазал псу увесистым камнем в ребра и обратил его в паническое бегство.
Преподобный Брендон, казалось, боролся с сильнейшими эмоциями. Глаза у него выпучились.
– Пес с черными пятнами?
– Очень черными, но, боюсь, не чернее сердца, которое они прячут!
– И он действительно вмазал ему камнем в ребра?
– Насколько я мог судить, именно в ребра.
