Директор как раз наставлял шестой класс в премудростях греческого, и епископ не находил себе места, пока в двенадцать тридцать удар колокола не возвестил начала получасовой перемены. Он замер у окна, изнывая от нетерпения, и скоро в кабинет вошел директор – тяжелой походкой человека, которого что-то гнетет.
– Ну?! – вскричал епископ, едва он переступил порог.
Директор сбросил шапочку и мантию, после чего рухнул в кресло.
– Не могу понять, – простонал он, – какое безумие владело мной вчера ночью.
Епископ был очень расстроен, но подобное слабодушие не могло его не возмутить.
– Я отказываюсь вас понимать, господин директор, – сказал он сухо. – Наш долг требовал выкрасить статую в знак протеста против неоправданного возвеличивания того, кто, как мы оба знаем, был школьной язвой.
– И полагаю, ваш долг требовал оставить вашу шляпу на ее голове?
– Вот тут, – признал епископ, – я, возможно, зашел слишком далеко. – Он кашлянул. – А это предположительно необдуманное действие пробудило подозрения у власть имущих?
– Они не знают, что и подумать.
– Какова позиция попечительского совета?
– Они требуют, чтобы я отыскал виновника. И намекают на самые неприятные последствия, если я его им не представлю.
– То есть они лишат вас поста директора?
– Подразумевают именно это. Мне придется уйти, и я лишусь всякой надежды стать епископом.
– Ну, быть епископом не такое уж счастье. Тебе не понравится, Кошкодав.
– Кто бы говорил, Носатый! Меня в это дело ты втянул, осел!
– Очень мило! Ты загорелся не меньше моего.
– А предложил идею ты!
– А ты уцепился за нее!
Они обменялись гневными взглядами, и на мгновение могло показаться, что назревает серьезная ссора. Но тут епископ опомнился.
– Кошкодав, – сказал он, улыбнувшись своей обаятельной улыбкой, и взял директора за руку, – такие пререкания не достойны нас. Мы не должны ссориться. Нам следует вместе поразмыслить, нет ли какого-нибудь выхода из неловкого положения, в которое мы, мнится мне, себя поставили, сколь бы благородными ни были наши побуждения. Что, если…
– Я это взвесил, – ответил директор. – Бесполезно. Конечно, мы могли бы…
– Нет, это тоже не подходит, – сказал епископ.
Некоторое время они сидели в задумчивом молчании. И пока они так сидели, дверь отворилась.
– Генерал Кровопускинг, – доложил дворецкий.
– О, имей я крылья горлицы! Псалмы, четырнадцать, шесть, – пробормотал епископ.
Его желание упорхнуть подальше с елико возможной быстротой никак нельзя счесть неразумным. Генерал, сэр Гектор Кровопускинг, кавалер Креста Виктории, кавалер ордена Индийской империи 2-й степени, кавалер ордена Королевы Виктории 5-й степени, по выходе в отставку в течение многих лет до окончательного возвращения в Англию возглавлял секретную службу в Западной Африке, где его безошибочная проницательность заслужила ему туземное наименование Ва-На-Б’ох-Б’вот-Те-На – что в вольном переводе значит: Большой Вождь, Который Зрит Сквозь Дырку В Бублике.
Человек, которого невозможно обмануть. Человек, которого епископ меньше всего хотел бы видеть ведущим это расследование.
Генерал вошел в кабинет энергичной походкой. У него были пронзительные голубые глаза, увенчанные мохнатыми седыми бровями, и епископу его взгляд показался излишне сверлящим.
– Скверное дело, – сказал он. – Скверное дело. Скверное дело.
– О, разумеется, – еле выговорил епископ.
– Возмутительное, скверное дело. Возмутительное. Возмутительное. Вам известно, что мы нашли на голове этой статуи, э? Этой статуи, этой статуи? Вашу шляпу, епископ. Вашу шляпу. Вашу шляпу.
Епископ попытался собраться с силами. Ум его был в смятении, ибо манера генерала трижды повторять одно и то же настойчиво внушала ему, будто его вчерашняя шалость была втрое хуже, чем ему мнилось. Словно его обличили в том, что он выкрасил три статуи, опустошив три банки розовой краски и возложив на голову каждой троицу епископских шляп. Однако он был сильным человеком и сопротивлялся, как мог.
– Говорите, моя шляпа? – возразил он с жаром. – Но откуда вы знаете, что это моя шляпа? Вчера ночью в окрестностях школы могли рыскать сотни епископов.
– На ней ваша фамилия. Ваша фамилия. Ваша фамилия.
Епископ стиснул ручки кресла, в котором сидел. Глаза генерала просверливали его насквозь, и он все больше ощущал себя овцой, которая имела несчастье столкнуться с фабрикантом мясных консервов. Он как раз собрался указать, что надпись на шляпе могла быть поддельной, как вдруг в дверь постучали.
– Войдите! – крикнул директор, который в своем кресле съежился в дрожащий комок.
В кабинет вошел мальчуган в итонском костюмчике. Его лицо показалось епископу смутно знакомым. Лицо это напоминало зрелый помидор с присобаченным к нему носишком. Однако не это поразило епископа: мальчуган обладал сходством не столько с помидором, сколько с чем-то совсем другим.
– Сэр, извините, сэр, – сказал мальчуган.
– Да, да, да, – раздраженно сказал генерал Кровопускинг. – Беги играть, мальчик, беги, беги. Разве ты не видишь, что мы заняты?
– Но, сэр, извините, сэр, это про статую.
– Что про статую? Что про нее? Что про нее?
– Сэр, извините, сэр, это я.
– Что! Что! Что! Что! Что!
Епископ, генерал и директор издали это восклицание хором, причем «что» распределялись следующим образом:
Епископ – 1
Генерал – 3
Директор – 1
–
Итого – 5
Отвосклицавшись, они уставились на мальчугана, который тем временем стал карминным.
– Что ты сказал? – вскричал директор. – Ты выкрасил статую?
– Сэр, да, сэр.
– Ты? – сказал епископ.
– Сэр, да, сэр.
– Ты? Ты? Ты? – сказал генерал.
– Сэр, да, сэр.
Наступила волнующая пауза. Епископ смотрел на директора. Директор смотрел на епископа. Генерал смотрел на мальчика. Мальчик смотрел на пол.
Первым молчание нарушил генерал.
– Чудовищно! – воскликнул он. – Чудовищно! Чудовищно! Никогда ничего подобного не слышал. Мальчик должен быть исключен, директор. Исключен. Иск…
– Нет! – сказал директор властным голосом.
– В таком случае выпороть его хорошенько. Хорошенько. Хорошенько.
– Нет! – Преподобный Тревор Энтуисл словно облекся новым величавым достоинством. Он несколько учащенно дышал через нос, а его глаза обрели нечто рачье.
