Дрожь отвращения пробежала по телу Кларенса.
– Предатель! – вскричал он.
– А? – сказал мэр.
– Если бы кто-нибудь попытался меня убедить, что сын Тутинга, вспоенный живительным воздухом свободы, вольно веющим над общественным выгоном, продастся за золото врагам своей страны, я бы им не поверил. Ну, так можете сказать своим хозяевам…
– Каким хозяевам?
– Державе А.
– Так вы об этом? – сказал мэр. – Боюсь, мой секретарь, которому я поручил доставить вас в этот дом, позволил себе прибегнуть к романтическим измышлениям, мистер Муллинер, чтобы вы не отказались сопровождать его. Насчет державы А и державы Б он просто пошутил. Если вы хотите знать, для чего вас привезли сюда…
Кларенс испустил тихий стон.
– Я догадываюсь, чудовище, о вашем чудовищном замысле, – произнес он ровным голосом. – Вы хотите, чтобы я вас сфотографировал!
Мэр покачал головой:
– Не меня, а мою дочь.
– Вашу дочь?
– Мою дочь.
– Она пошла в вас?
– Знакомые находят некоторое сходство.
– Я отказываюсь, – сказал Кларенс.
– Подумайте хорошенько, мистер Муллинер.
– Я уже подумал так основательно, что дальше некуда. Англия – вернее, Великобритания – ждет от меня, что я буду фотографировать только ее самых прелестных и очаровательных дочерей. И хотя как мужчина я не терплю красавиц, как фотограф я должен исполнять долг, который превыше личных чувств. История пока еще не знает случая, чтобы фотограф обманул чаяния своей страны, и Кларенс Муллинер не станет первым, восполнившим этот пробел. Я отклоняю ваше предложение.
– Я, собственно, не смотрел на это, как на предложение, – раздумчиво сказал мэр. – Скорее, как на требование, если вы меня понимаете.
– Вы вообразили, что можете навязать художнику объектива вашу волю и принудить его пожертвовать своей профессиональной репутацией?
– Я намерен попытаться.
– Вы отдаете себе отчет, что стоит моему заточению здесь стать известным, как десять тысяч фотографов разнесут этот дом по кирпичику, а вас разорвут на клочки?
– Но оно им неизвестно, – указал мэр. – И в этом, если вы следите за ходом моих рассуждений, вся соль. Вас доставили сюда в полночь в закрытом автомобиле. Вы можете остаться здесь до конца ваших дней, и никто ничего не узнает. Право, мистер Муллинер, мне кажется, вам следует пересмотреть свое решение.
– Вы слышали мой ответ.
– Я оставлю вас – подумайте еще раз. Обед подадут в половине восьмого. Не трудитесь переодеваться.
Ровно в половине восьмого дверь снова отворилась, и опять появился мэр, но на этот раз в сопровождении дворецкого с серебряным подносом, на котором покоились стакан воды и тонкий ломтик хлеба. Гордость подзуживала Кларенса отвергнуть предлагаемую пищу, но голод возобладал над гордостью. И он съел ломтик, который дворецкий подносил к его губам по кусочкам с помощью чайной ложки, и выпил воду.
– В котором часу подать джентльмену завтрак, сэр? – осведомился дворецкий.
– Немедленно! – ответил Кларенс, чей аппетит, всегда хороший, казалось, особенно обострился из-за перенесенных им тяжелых испытаний.
– Скажем, в девять, – предложил мэр. – Припасите еще один ломтик хлеба, Мэдоус. И без сомнения, мистер Муллинер с удовольствием выпьет стакан этой превосходной воды.
Примерно в течение получаса после того, как его гостеприимный хозяин покинул Кларенса, мысли этого последнего были заняты исключительно обедом, который он хотел бы незамедлительно вкусить. Мы, Муллинеры, все любим хорошенько подзаправиться, и вложить в кларенсовский желудок кусочек хлеба после того, как он пустовал весь день, значило нанести ему оскорбление, против которого он протестовал с невыразимой горечью. Порядочное время Кларенсом владело лишь одно всепоглощающее чувство – голод. Его мысли сосредоточились исключительно на пище. И, как ни странно, именно это обстоятельство послужило его освобождению.
Ибо, пока он пребывал в своего рода бреду, вкушая бифштекс под одеялом из хрустящего лука с жареными помидорами и подрумяненным картофелем вокруг, он внезапно ощутил, что этот бифштекс несколько отличается от бифштексов, которые он едал прежде. Он был жестким, и ему не хватало сочности. Короче говоря, вкусом он напоминал веревку.
Тут сознание Кларенса прояснилось, и он убедился, что ощущения его не обманули. Одурманенный муками голода, он грыз веревку, стягивавшую его руки, и – как он обнаружил теперь – вгрызся в нее очень глубоко.
Волна надежды нахлынула на Кларенса Муллинера. Он понял, что сумеет освободиться очень скоро, если не ослабит усилий. Требовалось лишь чуточку фантазии. Дав небольшой отдых своим ноющим челюстям, он сознательно погрузился в то состояние расслабленности, которое горячо рекомендуют апостолы самогипноза.
– Я вхожу в столовый зал моего клуба, – шептал Кларенс. – Я сажусь за столик. Официант подает меню. Я заказываю жареную утку с зеленым горошком и молодым картофелем, котлеты из молодого барашка с брюссельской капустой, фрикасе из цыпленка, бифштекс по-деревенски, вареную говядину с морковью, баранью ногу, бараний окорок, бараньи отбивные, баранину под острым соусом, телятину, почки sautе
[6], спагетти Карузо и яичницу с беконом, поджаренную с обеих сторон. Официант приносит мой заказ. Я беру вилку и нож. Я приступаю к еде.
И после краткой предобеденной молитвы Кларенс впился зубами в веревку.
Двадцать минут спустя он уже прохаживался, прихрамывая, по комнате, чтобы восстановить кровообращение в своих онемевших членах.
И в тот миг, когда он вновь полностью овладел своими руками и ногами, в замке скрипнул ключ.
Кларенс сжался в комок, готовясь к прыжку. Комната теперь была погружена во мрак, что его только радовало, ибо мрак лучше всего подходил для того, что ему предстояло. Его план, подсказанный обстоятельствами, по необходимости был намечен лишь в общих чертах, но он включал в себя прыжок на плечи мэра, чтобы отвинтить последнему голову. После этого, несомненно, найдутся и другие способы самовыражения.
Дверь отворилась. Кларенс прыгнул и уже собрался приступить к выполнению второй части программы, как вдруг в ужасе обнаружил, что столь грубо обошелся не с кавалером ордена Британской империи, но с женщиной!
А ни единый фотограф, достойный так называться, не позволит себе поднять руку на женщину – кроме как для того, чтобы слегка наклонить ей голову и чуть повернуть подбородок влево.
– Прошу прощения! – вскричал он.
– Ничего, – ответила его посетительница вполголоса. – Надеюсь, я вас не побеспокоила.
– Нисколько, – сказал Кларенс.
Наступила пауза.
