По прибытии в Лондон она хотела было отправиться прямо к Ланселоту, однако природное женское любопытство побудило ее сначала посетить Бернарда Уорпла, чтобы он бросил свет на некоторые наиболее темные места своей телеграммы.
Уорпл как автор, возможно, предпочитал стиль туманных загадок, но, вынужденный ограничиться устным словом, он развил свою тему вполне удобопонятно, и пяти минут в его обществе оказалось достаточно, чтобы Глэдис постигла все относящиеся к делу факты и на ее лице появилось то суровое выражение, сопровождаемое поджатыми губами, которое можно наблюдать только на лицах невест, когда, вернувшись после краткого отдыха, они узнают, что за время разлуки их любимый успел сбиться с пути добродетели.
– Бренда Карберри-Пэрбрайт, а? – сказала Глэдис со зловещим спокойствием. – Я покажу ему Бренду Карберри-Пэрбрайт! Черт возьми, что это за мир, если девушка не может на секундочку отлучиться на Французскую Ривьеру без того, чтобы ее нареченный не вообразил себя мормонским старейшиной!
Добросердечный Бернард Уорпл пытался успокоить ее, как мог.
– Виноват кот, – сказал он твердо. – А Ланселот – всего лишь жертва. Он явно находится под вредным влиянием или лишен свободы действий.
– Как похоже на мужчину! – сказала Глэдис. – Валить все на невинного котика!
– Ланселот говорит, у него есть что-то такое в глазах.
– Ну, когда я встречусь с Ланселотом, – сказала Глэдис, – он увидит что-то такое в моих глазах.
Она удалилась, ритмично выдыхая языки пламени через нос. Опечаленный Уорпл вздохнул и возвратился к своей неовортуистской скульптуре.
Примерно пять минут спустя Глэдис, проходя через Макстон-сквер на пути к Ботт-стрит, внезапно замерла на месте. Зрелище, представившееся ее взору, заставило бы окаменеть любую невесту.
По тротуару в направлении дома № 11 двигались две фигуры. Вернее, три, если причислить к ним угрюмую собаченцию полутаксовой породы, которая семенила несколько впереди двух других, прикрепленная к поводку. Одной из двух прочих фигур был Ланселот Муллинер, крайне элегантный в сером твидовом костюме и новой фетровой шляпе. Он-то и держал поводок. В другой фигуре по портрету, который видела на мольберте в студии Ланселота, Глэдис узнала эту новейшую Дюбарри
[5], эту печально известную разрушительницу домашних очагов и разорительницу любовных гнездышек, Бренду Карберри-Пэрбрайт.
В следующий миг они поднялись по ступенькам номера одиннадцать и скрылись внутри, где их ожидали чашечки чаю и, возможно, немного музыки.
Примерно полчаса спустя Ланселот, с трудом вырвавшись из вертепа филистеров, помчал домой на быстрокрылом такси. Как всегда после длительного тет-а-тет с мисс Карберри-Пэрбрайт, он ощущал себя ошарашенным и отупелым, будто плавал по морю клейстера и наглотался немалого его количества. Твердо знал он лишь одно: ему необходимо выпить, а потребные для этого напитки находятся в шкафчике за диваном в его студии.
Он расплатился с шофером и кинулся в дом, а его язык сухо дребезжал, ударяясь о передние зубы. И тут на его пути встала Глэдис Бингли, которая, как он полагал, находилась далеко-далеко.
– Ты! – вскричал Ланселот.
– Да, я! – сказала Глэдис.
Долгое ожидание не помогло ей обрести душевное равновесие. После того как она вошла в студию, у нее достало времени топнуть ногой по ковру три тысячи сто сорок два раза, а число горьких улыбок, которые скользнули по ее губам, равнялось девятиста одиннадцати. Она была готова для битвы века.
Глэдис стояла перед ним, и женщина в ней горела огнем ее глаз.
– У, Казанова! – сказала она.
– Кто у-у? – осведомился Ланселот.
– Ты на меня не укай! – вскричала Глэдис. – Укай на свою Бренду Карберри-Пэрбрайт. Да, мне все известно, Ланселот Дон Жуан Генрих Восьмой Муллинер! Я только что видела тебя с ней. И слышала, что вас водой не разольешь. Бернард Уорпл сказал, что ты женишься на ней.
– Нельзя же верить всему, что наговорят неовортуистские скульпторы, – неуверенно возразил Ланселот.
– Спорим, ты вернешься туда на обед, – заявила Глэдис.
Сказала она это наугад, основывая свое обвинение только на собственническом наклоне головы, который подметила у Бренды Карберри-Пэрбрайт при их недавней встрече. Вот, сказала она себе в ту минуту, идет мерзавка, которая намерена пригласить – или уже пригласила – Ланселота Муллинера отобедать у них по-семейному, а потом сводить ее в кино.
Но выстрел попал в цель. Ланселот понурил голову.
– Да, разговор о чем-то таком имел место, – признался он.
– Ага! – воскликнула Глэдис.
Ланселот устремил на нее истомленный взгляд.
– Я не хочу идти туда, – умоляюще сказал он. – Честное слово. Но Уэбстер настаивает.
– Уэбстер!
– Да, Уэбстер. Если я уклонюсь от приглашения, он усядется напротив и уставится на меня.
– Ха!
– Но так и будет. Сама у него спроси.
Глэдис быстро топнула по ковру шесть раз, подняв итог до трех тысяч ста сорока восьми. В ней произошла перемена: она обрела устрашающее спокойствие.
– Ланселот Муллинер, – сказала она, – выбирай! Либо я, либо Бренда Карберри-Пэрбрайт. Я предлагаю тебе дом, где ты сможешь курить в постели, сбрасывать пепел на пол, разгуливать в пижаме и шлепанцах весь день напролет и бриться только утром в воскресенье. А на что ты можешь надеяться, если выберешь ее? Дом в Южном Кенсингтоне (возможно, на Бромптон-роуд), где с вами, вероятно, будет жить ее мамаша. Жизнь, которая будет непрерывной чередой жестких воротничков, тесных штиблет, визиток и цилиндров.
Ланселот затрепетал, но она неумолимо продолжала:
– Вы будете принимать визитеров через каждый четверг, и ты должен будешь обносить их сандвичами с огурцом. Каждый день ты будешь выводить собаку погулять, пока не станешь отпетым собаковыводилой. Будешь обедать в Бейсуотере, а на лето уезжать в Борнемут или Динар. Сделай свой выбор, Ланселот Муллинер! Оставляю тебя наедине со своими мыслями. Но одно последнее слово. Если ровно в семь тридцать ты не явишься в номер шесть-а по Гарбридж-Мьюс в полной готовности повести меня обедать в «Ветчину с говядиной», я все пойму и буду действовать соответственно.
– Глэдис! – вскричал Ланселот.
Но дверь за ней уже захлопнулась.
Несколько минут Ланселот Муллинер, оглушенный, продолжал стоять там, где стоял. Затем его начало назойливо преследовать воспоминание, что он так и не выпил. Метнувшись к шкафчику, он достал бутылку, откупорил ее и уже наполнял стопку щедрой струей, когда его внимание привлекло какое-то движение на полу у его ног.
