УЭБСТЕР. Так?
ПЕРСИ. Так. Ну-ка подойди, и я откушу, что у тебя осталось от уха.
УЭБСТЕР. Так? Ты, значит, откусишь, а еще кто?
ПЕРСИ. Иди-иди сюда. Я тебе покажу.
УЭБСТЕР (жарко покраснев). Покажешь? Ты? Ну и нахал! Ну и наглец! Да я до завтрака съедал котов почище тебя! (Обращаясь к Ланселоту.) Подержи-ка мой пиджак и посторонись. А ну!
Затем раздалось шипение, и Уэбстер двинулся вперед в полном боевом порядке. Секунду спустя с подоконника в комнату скатился мохнатый клубок, напоминавший семнадцать кошек, сплетенных в тесном объятии.
Кошачий бой принципиального значения – всегда впечатляющее зрелище, но, по словам Ланселота, хотя это обещало стать ярким и захватывающим, его внимание было приковано не к перипетиям боя, а к епископу Бонго-Бонго.
В первые мгновения схватки черты прелата не выдавали никаких чувств, кроме сокрушенной тревоги и скорби. «Как упал ты с неба, денница, сын зари», – словно говорил он вместе с пророком Исайей, глядя, как его в былом непорочный любимец отбивает атаки Перси при помощи чего-то вроде шестнадцати одновременно действующих лап. Затем, внезапно, его лицо озарила страстная гордость за боевой талант Уэбстера, а также спортивный азарт, который так легко загорается во всех нас. Багрово покраснев, излучая фанатичный энтузиазм болельщика, он кружил вокруг бойцов, подбодряя своего словами и жестами:
– Отлично! Превосходно! Хороший удар, Уэбстер!
– Хук левой, Уэбстер! – вскричал Ланселот.
– Именно! – пробасил епископ.
– Врежь по сопелке, Уэбстер!
– Именно по ней! – согласился епископ. – Этот термин для меня нов, но я полностью одобряю его выразительность и энергичность. Всеконечно, врежь ему по сопелке, мой дорогой Уэбстер!
Именно в эту секунду в комнату торопливо вошла леди Уиддрингтон, привлеченная шумом поединка. И как раз успела увидеть, как Перси наткнулся на свинг правой и взлетел на подоконник, по пятам преследуемый своим противником. До Перси мало-помалу дошло, что, ввязавшись в этот бой, он срубил дерево не по плечу и сильно вляпался. Теперь он хотел одного: сбежать. Но Уэбстер не посчитался с выброшенным полотенцем, и доносящиеся снаружи вопли свидетельствовали, что бой возобновился на газоне.
Леди Уиддрингтон застыла в ужасе. При виде того, как ее любимец бесповоротно сдал позиции, она забыла о своих матримониальных планах. И перестала быть хладнокровной целеустремленной женщиной, намеревавшейся доставить епископа к алтарю, даже если бы пришлось пустить в ход хлороформ. Теперь она была возмущенной котолюбительницей и повернулась к своему гостю, сверкая глазами.
– Что, – вопросила она грозно, – это означает?
Епископ все еще пребывал под воздействием недавнего возбуждения.
– Ваш мерзкий котище сам напросился, вот Уэбстер его и отделал!
– И еще как! – поддержал Ланселот. – Этот тычок в нос левой!
– А молниеносный апперкот правой?! – воскликнул епископ.
– Ни один кот в Лондоне против него не устоит.
– В Лондоне? – сказал епископ с горячностью. – Во всей Англии! О, несравненный Уэбстер!
Леди Уиддрингтон гневно топнула ногой:
– Я требую, чтобы вы уничтожили этого кота!
– Какого кота?
– Вот этого, – ответила леди Уиддрингтон, указывая на подоконник.
Там стоял Уэбстер. Он чуть запыхался, а его ухо было потрепано даже еще больше, но на морде играла торжествующая улыбка победителя. Он поворачивал голову туда-сюда, словно выглядывая микрофон, чтобы сказать своим жадно внимающим поклонникам два-три скромных слова.
– Я требую, чтобы это бешеное животное было уничтожено! – сказала леди Уиддрингтон.
Епископ ответил ей невозмутимым взглядом.
– Сударыня, – сказал он, – я не намерен поддерживать подобный план.
– Вы отказываетесь?
– Безусловно, отказываюсь. Никогда еще я не ценил Уэбстера так высоко, как в эту минуту. Я считаю его благодетелем общества и готовым к самопожертвованию альтруистом. Несомненно, уже много лет все здравомыслящие люди жаждали обойтись с вашим омерзительным котом так, как сейчас с ним обошелся Уэбстер, к которому я не испытываю иных чувств, кроме восхищения и благодарности. Более того, я намерен лично и собственноручно преподнести ему миску, полную рыбы.
Леди Уиддрингтон судорожно вздохнула.
– Только не в моем доме, – сказала она.
И нажала на звонок.
– Фотерингей, – сказала она сухим холодным голосом появившемуся дворецкому, – епископ покидает нас сегодня. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы его чемоданы были упакованы к поезду шесть сорок две.
Она величественно вышла из комнаты. А епископ обернулся к Ланселоту с благосклонной улыбкой:
– У меня как раз останется время выписать тебе чек, мой мальчик.
Он нагнулся, подобрал Уэбстера в свои объятия, и Ланселот, торопливо взглянув на них, тихо прокрался вон из комнаты. Эта священная минута была не для посторонних глаз.
Рыцарские странствования Мервина
Что-то вроде концерта было устроено в курительной через коридор от буфета «Отдыха удильщика», и Пинта Портера, большой меломан, оставил дверь открытой, чтобы без помехи наслаждаться музыкой и пением. Благодаря этому мы сподобились услышать «Мандалей» Киплинга, «Я спою тебе песни Аравии», «Милого мичмана» и «Развеселого Дженкинса». Затем пианино снова забренчало, и раздались не столь знакомые куплеты.
Слова доносились до нас негромко, но ясно.
Да, жили рыцари когда-то,
Лихие, бодрые ребята,
Но лишь из книг о них известно нам.
Они рубились, что есть силы,
Чтоб угодить красотке милой,
Круша друг друга за улыбки дам.
Теперь мужчины мягче ваты,
Кротки и даже трусоваты,
На пресность жизнь их обрекла.
Для них великий подвиг чести
Преподнести своей невесте
Кольцо с большим брильянтом из стекла.
Как ни печально то для нас,
Но Галахедов нет сейчас,
Лишь рыцари тех романтичных дней
Влезали в латы, брали меч,
Чтоб даму сердца поразвлечь,
Врагу наддать и подлизаться к ней.
Себя ее слугой назначив,
На шлем перчатку присобачив,
Не ждали ничего они взамен —
Тогда была ведь дама истой дамой,
И джентльменом – джентльмен.
Херес На Девять Пенсов вздохнул.
– Верно, – сказал он. – Вот уж верно.
А певец продолжал:
Сэр Клод воскликнет, съев обед:
«Моей прекрасней в мире нет!
Всех баб иных уложит на лопатки!»
Вскричит другой: «Возьми мгновенно
Назад свои слова, презренный!
Не то как раз схлопочешь по сопатке!»
И на ристалище вдвоем
Решают спор они копьем,
И горячат коней в честь дам под тентом.
Они сшибаются, и вот
На землю падает сэр Клод
С дырой в груди – весомым аргументом.
Херес На Девять Пенсов снова вздохнул.
