– Он его взбодрил?
– Весьма и весьма. Подействовало это средство и на его епископа, когда тот его испробовал. Бесспорно, отличнейшее тонизирующее средство, крепкое и бодрящее.
– Кстати, а как поживает Августин? – осведомился Херес.
– Превосходно. Не далее как нынче утром я получил от него письмо. Не помню, говорил ли я вам, что у него теперь приход в Уолсингфорде-ниже-Чивни-на-Темзе. Восхитительный уголок – жимолость, жимолость и румяные, точно яблочки, селяне.
– А последнее время с ним случались интересные происшествия?
– Весьма любопытно, что вы задали такой вопрос, – сказал мистер Муллинер, допивая горячее шотландское виски с лимоном и легонько постукивая по столу. – В письме, о котором я только что упомянул, он поведал преинтереснейшую историю. Она касается любви Рональда Брейси-Гаскойна и Гипатии Уэйс. Гипатия – школьная подруга жены моего племянника. И она гостила у них, ухаживая за ней во время тяжелой свинки. Кроме того, она племянница и подопечная духовного начальника Августина, епископа Стортфордского.
– Того епископа, что хлебнул «Взбодрителя»?
– Того самого, – сказал мистер Муллинер. – Что до Рональда Брейси-Гаскойна, то это состоятельный молодой человек, проживающий в окрестностях Уолсингфорда-ниже-Чивни-на-Темзе. Он, разумеется, из беркширских Брейси-Гаскойнов.
– Рональд, – задумчиво произнес Горькая Настойка С Лимонадом. – Вот имечко, которое мне никогда не нравилось.
– В этом отношении, – сказал мистер Муллинер, – ваше мнение расходится с мнением Гипатии Уэйс. Она считала его чудесным. Гипатия любила Рональда Брейси-Гаскойна со всем жаром пылкого девичьего сердца, и они заключили предварительную помолвку. Предварительную потому, что, прежде чем встать к стенке перед расстрельным взводом, юная пара должна была заручиться согласием епископа Стортфордского. Это был острый корень, торчавший посреди устланной розами тропинки их счастья, и довольно долго казалось, что Купидону суждено больно ушибить о него ножку.
Исходным пунктом моей истории (продолжал мистер Муллинер) я изберу прелестный июньский вечер, когда вся Природа словно улыбалась, а лучи заходящего солнца расплавленным золотом лились на живописный сад при доме священника в Уолсингфорде-ниже-Чивни-на-Темзе. На сельской скамье под раскидистым вязом Гипатия Уэйс и Рональд Брейси-Гаскойн следили, как удлиняются тени на тщательно подстриженном газоне, и девушке почудилось нечто символическое и зловещее в наползающем мраке. Она задрожала. Ей мнилось, что залитый солнечным светом газон воплощает ее счастье, а тени – грозный Рок, наползающий на него.
– Ты чем-то занят сейчас, Ронни? – спросила она.
– А? – сказал Рональд Брейси-Гаскойн. – Что? Занят? Ах, ты имеешь в виду – занят. Нет, я сейчас ничем не занят.
– В таком случае поцелуй меня! – воскликнула Гипатия.
– Ладненько, – сказал молодой человек. – Понимаю, на что ты намекаешь. Планчик неплох. Давай-ка.
И он поцеловал ее. И несколько мгновений они льнули друг к другу в крепком объятии. Затем Рональд нежно ее отодвинул и принялся энергично хлопать себя между лопатками.
– Жук или еще какая-то козявка, – объяснил он. – Наверное, свалился с дерева за воротник.
– Поцелуй меня еще раз, – прошептала Гипатия.
– Сей момент, старушенция, – сказал Рональд. – Как только разделаюсь с этим жуком или какой-то другой козявкой. Ты не вдаришь меня в четвертый позвонок, считая сверху вниз? Думаю, тогда он подожмет хвост.
Гипатия испустила резкое восклицание.
– Время ли сейчас, – вскричала она страстно, – разговаривать о жуках?!
– Ну, знаешь ли, а ты не можешь не знать, – сказал Рональд чуть виновато, – они просто-напросто заставляют обратить на себя внимание, если проваливаются за воротник. Полагаю, с тобой тоже так бывало. Не думаю, что при обычных обстоятельствах я упоминаю жуков больше десяти раз в год, но, по-моему, теперь он на пятом позвонке. Добрый крепкий удар с оттяжкой должен все поставить на место.
Гипатия стиснула руки. Она кипела тем лихорадочным раздражением, которое с дней Евы испытывают женщины, обнаружив, что связались с безнадежными олухами.
– Тупица, – сказала она с чувством. – Ты бормочешь про жуков и словно бы не понимаешь, что если хочешь меня целовать, так втисни в эту минуту как можно больше поцелуев, пока дорога свободна. До тебя вроде бы не доходит, что после этого вечера ты исчезнешь с экрана.
– Быть того не может! А почему?
– Сегодня вечером приезжает мой дядя Перси.
– Епископ?
– Да. И тетя Присцилла.
– И ты думаешь, я их не обворожу?
– Я знаю, что нет. Я им написала, что мы помолвлены, и сегодня днем получила письмо, что ты не годишься.
– Да нет! Неужели? Послушай, черт побери!
– «Безоговорочно» – написал дядя и подчеркнул.
– Не может быть! Подчеркнул?
– Да. Дважды. Очень черными чернилами.
Темная туча омрачила лицо молодого человека. Жук исполнил несколько пробных па у него на крестце, но не добился никакой реакции. В эту минуту целый кордебалет жуков вместе с солистами не привлек бы его внимания.
– Но что он имеет против меня?
– Он слышал, к примеру, что тебя исключили из Оксфорда.
– Так всех выдающихся людей исключали. Посмотреть хоть на этого… Как его бишь там? Он еще стихи пописывал. Шеллак или что-то вроде.
– И он еще не знает, что ты много танцуешь.
– Ну и что тут плохого? Я во всем этом не силен, но Давид ведь танцевал перед Саулом? Или я их с кем-то путаю. Но я твердо знаю, что кто-то танцевал перед кем-то и потому его ставили очень и очень высоко.
– Давид…
– Заметь, я не настаиваю на Давиде. Это легко мог быть Самуил.
– Давид…
– Или даже Нимиш, сын Бимиша, или кто-то в том же роде.
– Давид, или Самуил, или Нимиш, сын Бимиша, – сказала Гипатия, – не танцевал в «Родном доме вдали от родного дома».
Она намекала на новейший из фривольных ночных клубов, которые время от времени вырастают по берегам Темзы на удобном расстоянии от Лондона. Этот находился примерно в полумиле от дома священника.
– Епискуля из-за этого пищит? – с искренним удивлением спросил Рональд. – Ты серьезно говоришь, что он возражает против «Дома вдали от дома»? Да этот клуб почтеннее любого собора. Неужто он не знает, что полиция врывалась туда всего пять раз за все время его существования? Несколько простых слов, проясняющих это заблуждение, – и все в ажуре. Я побеседую со старичком.
Гипатия покачала головой.
– Нет, – сказала она. – Никакие разговоры не помогут. Он принял решение. В частности, он упомянул в письме, что чем увидеть меня замужем за суетной никчемностью вроде тебя, он с радостью предпочтет, чтобы я превратилась в соляной столб, как жена Лота. Бытие, девятнадцать, двадцать шесть. По-моему, очень выразительно, верно? А потому я предлагаю тебе незамедлительно заключить меня в объятия и осыпать мое лицо поцелуями. Это твой последний шанс.
