Комнату озарил свет, и Дадли замер, отчаянно моргая.
Но сколько он ни моргал, открывшееся его глазам страшное зрелище отказывалось измениться хоть на йоту. На кровати был разложен не его вечерний костюм, а несравненная по жути мешанина предметов одежды, какую ему только приходилось видеть. Он еще раз безнадежно поморгал и, шатаясь, приблизился к кровати.
Он стоял там, взирая на все эти гнусные тряпки, а сердце у него в груди смерзалось в кусок льда. При чтении слева направо предметы на кровати были таковы: пара коротких белых носков, малиновый галстук-бабочка с готовым узлом колоссальной величины, что-то вроде широкой блузы, синие бархатные штаны по колено и в заключение – окончательно сразив Дадли печалью и безнадежностью – очень маленькая матросская бескозырка, на ленте которой крупные белые буквы кричали: «ЭСМИНЕЦ “ТОШНЯЩИЙ”».
На полу красовалась пара коричневых сандалий с ремешками и пряжками. На вид очень просторного размера.
Дадли прыгнул к звонку. Явился лакей.
– Сэр? – осведомился лакей.
– Что, – отчаянно вопросил Дадли, – это такое?
– Я достал это из вашего чемодана, сэр.
– Но где мой вечерний костюм?
– Вечернего костюма в чемодане не было, сэр.
Яркий свет озарил Дадли. Спор парочки ребят в «Трутнях», как ему теперь припомнилось, касался маскарадов. Вечером оба они собирались на маскарад, и один воззвал к Дадли поддержать его доводы, что в таких случаях благоразумный человек в целях безопасности одевается Пьеро. А второй заявил, что уж лучше умрет в придорожной канаве, чем наденет такой, всеми заношенный костюм. Он оденется маленьким мальчиком, сказал он, и с мукой в сердце Дадли вспомнил свой издевательский смех и предсказание, что вид у него будет самый ослиный. А потом он умчался в гардероб и по ошибке вместо своего забрал чемодан второго.
– Послушайте, – сказал он. – Я никак не могу спуститься к обеду в таком виде.
– Нет, сэр? – сказал лакей почтительно, однако с поистине бесчеловечным отсутствием интереса и симпатии.
– Смотайтесь в комнату старушенции… То есть, – сказал Дадли, опомнясь, – сходите к леди Уикхем и сообщите ей с приветом от мистера Финча, что он жутко сожалеет, но он куда-то подевал свой вечерний костюм, а потому будет вынужден спуститься к обеду в том, что сейчас на нем.
– Слушаю, сэр.
– Погодите! – Дадли поразила совсем уж ужасная мысль. – Погодите! Мы обедаем одни, а? То есть больше никого к обеду не ждут?
– Нет, сэр, – услужливо ответил лакей. – К обеду ожидаются гости.
Четверть часа спустя в столовую прибрел поникший и полностью деморализованный Дадли. Что бы там ни твердили моралисты, но чистой совести еще не достаточно, чтобы человек бодро переносил все превратности жизни. Дадли получил прекрасное воспитание, и тот факт, что он обедает в незнакомом доме в пестром клетчатом костюме, угнетал его совесть, как чернейший грех, и он тщетно пытался справиться с этим чувством.
Ирония ситуации заключалась в том, что в нормальном состоянии духа он высокомерно поморщился бы, глядя на убогие одеяния своих сотрапезников за столом. На левом рукаве мужчины напротив него виднелась непростительная морщинка. Типчик рядом с девицей в розовом, возможно, обладал прекрасным сердцем, но жилет, под которым оно билось, не сидел на нем, а обвисал. Ну а галстук еще одного типчика рядом с леди Уикхем даже не был галстуком в буквальном смысле этого слова, но всего лишь прискорбным промахом. Однако в нынешнем своем положении он изнывал от зависти к этим оборванцам.
Дадли почти ничего не ел. Как правило, аппетит у него был отменнейший, и немало романов он отбрасывал, как искажающие реальную жизнь, если герой, по утверждению автора, отодвигал тарелку, даже не попробовав того, что на ней было. До этого вечера он просто не верил в возможность чего-либо подобного. Однако одно блюдо сменялось другим, а еда его ну ничуть не привлекала. Он желал лишь одного – чтобы обед остался позади и он мог бы ускользнуть, остаться наедине со своим горем. Без сомнения, после обеда гостей будут ждать какие-то развлечения, но на участие в них Дадли Финча им рассчитывать не следует! Дадли Финч затворится в уединении Голубой комнаты.
И когда он просидел там часа два, ему вдруг припомнились слова Роберты о том, как Роланд Эттуотер смылся на молочном поезде. Тогда он не обратил на ее слова особого внимания, но теперь в нем все больше и больше росло убеждение, что указанный поезд сыграет в его жизни важнейшую стратегическую роль. Этот жуткий дом по самой своей природе был домом, из которого гости исчезают на молочных поездах, и ему надлежало приготовиться.
Он снова позвонил.
– Сэр? – сказал вошедший лакей.
– Вот что, – сказал Дадли, – когда отходит молочный поезд?
– Молочный поезд, сэр?
– Да. Тот поезд, который доставляет в Лондон свежее утреннее молоко, знаете ли.
– Вам угодно молока, сэр?
– Нет! – Дадли с трудом подавил желание пришибить этого олуха ботинком. – Я просто хочу узнать, когда утром отходит молочный поезд… на случай… на… э… случай, если мне придется неожиданно уехать, хотел я сказать.
– Я наведу справки, сэр.
Лакей направил свои стопы на половину слуг, глашатай великой вести.
– А ну-ка отгадайте! – провозгласил лакей.
– Что такое, Томас? – снисходительно осведомился Симмонс, дворецкий.
– Этот самый, ну, Великий Прыщ как его там, – сказал Томас, ибо в среде слуг Дадли был известен теперь под этим ласковым прозвищем, – примеривается смыться на молочном поезде.
– Что-о? – Симмонс поднял свою дородную фигуру из кресла. Лицо его не озарилось веселостью, бушевавшей в его подчиненном. – Я должен незамедлительно поставить в известность ее милость.
Последний гость отбыл, и леди Уикхем намеревалась подняться к себе и вкусить заслуженный сон, но тут перед ней предстал Симмонс, сугубо серьезный и сугубо озабоченный.
– Не могу ли я поговорить с вашей милостью?
– Что такое, Симмонс?
– Дозволено ли мне, миледи, взять на себя смелость спросить, состоит ли… э… молодой человек в твидовом костюме в числе близких знакомых вашей милости?
Леди Уикхем была удивлена. Она никак не ожидала, что Симмонс забредет в гостиную и начнет непринужденно болтать о ее гостях, и уже намеревалась прямо указать ему на это. Но тут что-то шепнуло ей, что в результате она может лишиться интересной информации.
– Он говорит, что он друг мисс Роберты, – милостиво ответила она.
– Говорит! – повторил дворецкий донельзя зловещим тоном.
– На что вы намекаете, Симмонс?
– Прошу прощения, миледи, только я убежден, что этого молодого человека привели сюда некие преступные намерения. Томас доложил, что в его чемодане находился костюм для переодевания со всеми необходимыми принадлежностями.
