– Все на сегодня? – осведомился старейшина.
Вошедший вытер пот со лба, опустился в соседнее кресло и вытянул ноги.
– Да. Мы начали с десятой. Устал, ужас. С такой погодой шутки плохи.
– Как успехи?
– Мы с Джимми Фотергиллом обыграли викария и Руперта Блейка. Все решилось на последней лунке.
– Мне послышался какой-то треск? – поинтересовался старейшина.
– Это викарий сломал клюшку от досады. Бедолаге весь день чертовски не везло, а он к тому же не может выпустить пар, как все нормальные люди, – тут любой сорвется.
– Так я и думал, – ответил старейшина, – это было написано у него на спине – шел, как на казнь.
Собеседник ничего не ответил. Он ровно и глубоко дышал.
– Говорят, – задумчиво произнес старейшина, – что священникам, учитывая деликатность их положения, необходимо рассчитывать гандикап по более либеральной шкале, нежели мирянам. Я изучаю гольф еще со времен перьевого мяча и твердо уверен, что не ругаться во время игры – все равно что давать фору сопернику. Иной раз крепкое словцо настолько необходимо, что намеренное воздержание плохо сказывается на окончаниях нервной системы, отвечающих за четкость свинга.
Молодой человек окончательно обмяк в кресле, рот его слегка приоткрылся.
– Весьма кстати, – продолжил старейшина, – мне вспомнилась история о моем друге Честере Мередите. Полагаю, вы не знакомы. Он уехал до того, как вы переселились в наши края. Вот уж кто чуть не сломал себе жизнь, пытаясь обмануть природу и не давать естественный выход чувствам во время игры. Хотите, расскажу?
Ответом послужил громкий храп из соседнего кресла.
– Прекрасно, – приободрился старейшина, – тогда начнем.
Приятный был юноша, Честер Мередит. Мы дружили с тех пор, как еще мальчиком он с семьей переехал сюда жить. Честер был мне как сын, и все важнейшие события его жизни происходили буквально на моих глазах. Именно я учил его технике драйва. Именно ко мне он пришел за советом и сочувствием, когда ему перестали даваться короткие приближающие удары. Так уж вышло, что я оказался рядом, когда он влюбился.
Я сидел на этой самой террасе и курил вечернюю сигару, наблюдая за последними матчами. Подошел Честер и присел рядом со мной. Было заметно, что мальчик чем-то расстроен. Это удивило меня, ведь в тот день он выиграл.
– Что случилось? – спросил я.
– Да так, ничего, – ответил Честер, – просто мне кажется, что кое-кого нельзя пускать ни в один приличный гольф-клуб.
– Например?
– «Инвалидную команду», – с горечью пояснил Честер. – Черт возьми! Сегодня нам приходилось ждать их на каждой лунке. Не желали посторониться. Ну что сказать о тех, кто не знает элементарных правил приличия? Неужели сложно понять, что если мы играем вдвоем, то четверка обязана нас пропустить? Мы часами дожидались своей очереди, пока они ковырялись в дерне, будто безмозглые куры. Наконец на одиннадцатой лунке они одновременно потеряли все свои мячи, и мы их обогнали. Чтоб им пусто было!
Его горячность не слишком меня удивила. «Инвалидная команда» состояла из четырех отошедших от дел коммерсантов, которые на склоне лет взялись за благороднейшую из игр, потому что врачи рекомендовали им больше двигаться и дышать свежим воздухом. Я полагаю, каждый гольф-клуб вынужден нести такого рода крест. Наших игроков не так просто вывести из себя, однако «Инвалидная команда» вела себя на редкость вызывающе. Они очень усердно занимались гольфом и в то же время были невыносимо медлительны.
– Все они уважаемые люди, – сказал я, – думаю, что с хорошей репутацией. Однако готов признать, что терпеть их на поле для гольфа не просто.
– Прямые потомки Гадаринских свиней
[8], – твердо ответил Честер. – Едва они выходят на поле, так и жду, что возьмут и бросятся с крутизны первой лунки в озеро на второй. Да эти…
– Тсс! – оборвал я его.
Краем глаза я заметил, что к нам приближается девушка, и подумал, что в раздражении Честер, пожалуй, может сказать что-нибудь неподобающее. Он был из тех гольфистов, чья манера выражаться в минуты душевного волнения отличается особой образностью.
– Что? – не понял Честер.
Я кивнул головой, и он оглянулся. В этот миг на его лице появилось выражение, которое до того мне довелось наблюдать лишь однажды, когда он выиграл президентский кубок, попав в лунку с тридцати метров нибликом. Все его существо светилось восторгом и изумлением. Рот приоткрылся, брови поднялись, ноздри раздулись.
– Бог мой, – еле слышно пробормотал он.
Девушка прошла. Неудивительно, что Честер так уставился на нее. Стройная, очаровательная, с темно-каштановыми волосами, голубыми глазами и носиком, вздернутым примерно под тем же углом, что головка легкого айрона, – одним словом, красавица. Она исчезла за поворотом, и Честер едва не свернул шею, провожая ее взглядом. Наконец он глубоко и шумно вздохнул.
– Кто это? – прошептал он.
Вопрос не застал меня врасплох. Так или иначе, я, как правило, узнаю все, что происходит вокруг.
– Мисс Блейкни. Фелиция Блейкни. Приехала к Уотерфилдам на месяц. Школьная подруга Джейн, насколько мне известно. Двадцать три года; собака по кличке Джозеф; хорошо танцует; не любит укроп. Отец – видный социолог. Мать – Уилмот Ройс, знаменитая писательница, чей последний роман – «На задворках души» – вызвал массу протестов у пуритан и даже судебное разбирательство. Брат – Криспин Блейкни, известный обозреватель и эссеист, в настоящий момент путешествует по Индии, изучает обстановку, собирает материал для цикла лекций. Приехала только вчера, поэтому больше я пока ничего не знаю.
Когда я заговорил, Честер все еще стоял с полуоткрытым ртом. К концу моей речи его нижняя челюсть отвисла еще больше. Восторг сменился выражением безнадежности и отчаяния.
– Боже, – наконец выговорил он, – если у нее такая семья, на что может надеяться деревенщина вроде меня?
– Понравилась?
– Глаз не оторвать!
Я похлопал его по плечу.
– Не вешайте нос, мой мальчик. Не забывайте, любовь доброго человека, которому даже профессионал едва ли рискнет дать хоть один удар форы на восемнадцати лунках, тоже чего-нибудь да стоит.
– Все так. Но эта девушка небось напичкана всякой ученостью. Я покажусь ей каким-нибудь невежественным лесным чудищем.
– Давайте я познакомлю вас, и будь что будет. На первый взгляд она довольно мила.
– И это вы считаетесь хорошим рассказчиком? – фыркнул Честер. – Это ж надо – «довольно мила»! Да она единственная и неповторимая. Прекраснейшая из женщин. Самая чудесная, восхитительная, потрясающая, неземная… – Он осекся, будто ход его рассуждений был прерван неожиданной мыслью. – Как, говорите, зовут ее брата? Криспин?
