— Вот возле его могилы мы с Жанной и увидали старуху в черном, — скороговоркою произнес я.
— Вы с ней говорили? — задал новый вопрос Савва Моисеевич.
— Вообще, я бы это разговором не назвал, — внес ясность я. — Она объявила нам, что Князь Серебряный на самом деле никакой не князь. А после на склеп упало старое дерево, мы отвлеклись, а когда снова посмотрели, старухи уже нигде не было.
Мне всегда было непонятно одно. Почему, когда говоришь чистую правду, тебе чаще всего не верят? Мать и невропатолог, кажется, окончательно убедились, что с головой у меня не все в порядке.
— А в глаз тебе дали до кладбища или после? — спросил врач.
— После.
— Ну, ну, — задумчиво посмотрел на меня сова-дистрофик. Было неясно, доволен он моим ответом или нет.
Чуть помолчав, Савва Моисеевич велел мне раздеваться.
— Сейчас осмотрю, — добавил он.
— Меня уже у терапевта осматривали.
— Я тебя осмотрю совсем по-другому, — многообещающе проговорил невропатолог.
Тяжело вздохнув, я разделся, Савва Моисеевич тщательно осмотрел мои руки и ноги. Осведомился, не сохнет ли у меня во рту. И, наконец, заглянул мне в глаза. После чего мне было разрешено одеться.
— Подожди в коридоре, — улыбнулся сова-дистрофик. — А мы еще немного поговорим с твоей мамой.
Убравшись из кабинета, я испытал изрядное облегчение. Однако тревога до конца не проходила. Что этот чокнутый врач сейчас наговорит матери? И чем это для меня обернется? Тем более предки уже и без того почти уверены, что у меня съехала крыша. В общем, я сидел в коридоре, как на иголках.
Мать появилась минут через десять, которые мне показались вечностью. Она была явно взволнована и нервно перебирала в руках какие-то бумажки.
— Ну, домой? — с нетерпением вскочил я на ноги.
— Нет, — возразила мать. — Тебе надо сделать рентген черепа.
— Какой рентген? Какого черепа?
— Савва Моисеевич выписал направление, — ткнула мне под нос она одну из бумажек. — Прошу тебя не кричать, не волноваться и не делать таких резких движений. В твоем состоянии это противопоказано.
Слова матери лишь распалили меня. Я заорал громче прежнего:
— В каком еще моем состоянии?
— С подозрением на сотрясение мозга, — таким тоном обратилась ко мне родительница, будто я был по меньшей мере смертельно болен, и все с минуты на минуту ожидали моей безвременной кончины. — Прошу тебя, дорогой, — продолжала она, — отнесись к своему состоянию очень серьезно.
— Да ерунда! Ерунда все это! Я было рванулся к выходу, но мать клещами вцепилась мне в плечи.
— Ну, знаешь ли, хватит! Ты, Федор, уже вчера достаточно проявил инициативу. Теперь будешь делать, как я говорю.
В общем, рентген моего несчастного черепа пришлось сделать. Затем мать меня, словно маленького ребенка, за руку отвела домой. Хорошо еще нас никто не видел. Иначе вообще не знаю, что со мной было бы.
Едва мы вошли в квартиру, мать категорически приказала мне ложиться в постель и до ее прихода ни в коем случае не вставать. Естественно, я пробовал сопротивляться. Но, видимо, сова-дистрофик убедил мою родительницу, что у меня и впрямь сотрясение мозга. Или, наоборот, мать убедила его. Она это умеет.
Короче, я крупно влип. Отследив лично весь процесс моего укладывания в постель, мать отправилась за кучей каких-то лекарств, которые выписал сова-дистрофик, чтобы у меня не произошло осложнений наподобие отека мозга.
Перед уходом в аптеку родительница объяснила: лежать мне придется как минимум до завтрашнего дня. Утром она опять навестит невропатолога. Тот посмотрит рентгеновский снимок, после чего мне будет вынесен точный диагноз.
Оставшись наедине со своими невеселыми мыслями, я взглянул на часы и убедился, что не могу даже никому позвонить. Все друзья в школе. И старые, и Жанна. Впрочем, Жанна мне своего телефона еще не давала. Единственная надежда, что она после школы сама забежит. Хорошо бы. А-то валяйся тут…
Часа через два, конечно, можно будет позвонить Макси-Коту. Ах, да. Вы же еще не знаете, кто такой Макси-Кот. Это мой самый старый друг. Мы вместе учились с самого первого класса. И всю дорогу просидели за одной партой. И после уроков много общались, так как жили в соседних домах, и двор у нас был общий.
Макси-Кот это, сами понимаете, прозвище. Оно образовалось от имени и фамилии. А зовут его: Максим Леонидович Кот. Впрочем, он и впрямь смахивает на большого упитанного кота. Так что и фамилия и прозвище очень ему подходят.
В суматохе переезда и последующих событий существование Макси-Кота как-то совершенно вылетело из моей ударенной головы. Я даже ни разу ему не позвонил. Мне стало немного стыдно. Однако я тут же сообразил, что в принципе Макси-Кот и сам мог бы звякнуть. И совесть моя успокоилась. Ладно. Вот придет он из школы, тогда разберемся.
Я вздохнул и перевернулся на другой бок. Когда ходишь каждый день в школу, очень хочется поваляться в постели. Особенно по утрам. Но вот когда надо лежать, не вставая, это не доставляет ровно никакого удовольствия.
К такому выводу я пришел. Причем, увы, не теоретически, а на собственном опыте. От желания встать у меня просто кости гудели. Мало того, мне захотелось есть и пить. Давно я уже не испытывал столь зверских голода и жажды.
Я вновь поглядел на часы. Мать вернется не раньше чем через десять-пятнадцать минут. Значит, время у меня есть. Совершенно не беспокоясь за свою голову, которая была совершенно здоровой, я устремился на кухню и весьма плодотворно поработал над содержимым холодильника. Затем со спокойной совестью отправился снова лежать.
Тут я пришел еще к одному научному открытию. Оказывается, после перекуса валяться в постели гораздо приятней. Правильно говорят: «После плотного обеда по закону Архимеда полагается поспать». Я устроился поудобнее на подушке и вскоре действительно задремал.
Меня разбудила мать:
— Федор? Ты опять спишь?
— Сама уложила и еще спрашивает, — проворчал я. — Чего мне еще тут, в постели, делать?
— Не нравится мне это, — мать склонилась над кроватью и положила мне ладонь на лоб. — Надо померить температуру.
— Нет у меня температуры!
— Федор, не спорь! — нахмурилась мать. — Я лучше знаю, что тебе делать.
Она ушла и мигом вернулась с градусником, стаканом воды и таблетками.
Сперва в меня впихнули лекарства. Затем заставили мерить температуру.
— Лежи, а я пойду приготовлю поесть. Ты, наверное, миленький, проголодался?
— Нет, — буркнул я. — Есть пока что-то не хочется.
Мать уставилась на меня исполненным тревоги взглядом.
— Значит, у тебя, Федор, и впрямь пропал аппетит. А тошноты нету? Голова не кружится?
