– Хорошо, – эхом повторила я. – Хорошо… Ты пришла в себя, мы с тобой сейчас собираемся и уезжаем!
Она на минуту застыла, ее пальцы в черных перчатках, которые она снова не сняла на ночь, нервно теребили резиночку для волос.
– Хочешь уехать? – мрачно осведомилась она. – А Петра своего тут бросишь?
– При чем тут Петро? – удивилась я. – Опасность грозит тебе, именно тебе, если ты не уедешь!
– Я знаю, – небрежно бросила Ника и снова повторила уже другим тоном: – Я – знаю, что грозит мне. А вы не знаете, что грозит вам!
– В смысле? – опешила я.
– Ты мой кулон куда дела?
Я замялась, памятуя ее наказ спрятать кулон от нее подальше.
– Я его спрятала надежно, и пока не уедем, тебе не отдам.
– Ладно… Он всегда помогал мне распознавать нечисть. И я видела, что стоит за спиной у твоего приятеля. А с тех пор как Вилор ко мне вернулся, я вижу это даже без кулона.
– Ника, это не Вилор! – завопила я. – Это нежить из курганов!
– Ладно, Танечка, оставим пока эту тему, – холодно ответила Ника. – Ты лучше скажи, сама-то ты не замечаешь, какая тень стоит за спиной твоего Петра?
Я так и села, ошарашенная этим вопросом. Это как понимать? То ли бабкино зелье не помогло, то ли Ника и в самом деле сошла с ума?
– Думаешь, что я чокнулась? – процедила она, будто угадав мои мысли. – Можешь считать, как хочешь, дело твое. Скажи лучше, ты свои фотки хорошо рассмотрела? Те, что Тарас делал?
Вопрос был праздный. Я этими фотками долго любовалась, и она это видела.
– Конечно, хорошо!
– Дай-ка их сюда.
Немного поколебавшись, я все же вынула фотографии из сумки, села на диванчик рядом с Никой и протянула их ей. Она взяла фотографии, окинула беглым взглядом и положила на диван между нами:
– А теперь еще раз посмотри.
Я всмотрелась в хорошо знакомые фотки, но ничего нового, разумеется, не увидела.
– Ну, посмотрела, и что?
– Ненаглядным своим все любуешься, ничего другого не замечаешь, – усмехнулась она. – А ты на стену за вашими спинами глянь.
Я сначала, не разобравшись, оглянулась на стену за спинкой дивана, на котором сидела. Ника иронично хмыкнула, и только тогда до меня дошло, что она имеет в виду стену на фотографии…
Мы с Петром красовались на фотке вдвоем. Я сидела, а он стоял за моей спиной, и смотрел… Совершенно не важно, куда он смотрел. Потому что нас было двое, а за нашими спинами на белой стене четко виднелись три тени. И эта третья тень не могла принадлежать никому из остальных ребят, потому что она стояла между нами. Точнее, за спиной у Петра…
– Все еще считаешь меня чокнутой? – вывел меня из шока голос Ники.
– Нет, – пролепетала я. – Извини, пожалуйста…
– Китайскими церемониями займемся потом, – отмахнулась она, после чего поднялась и стремительно прошлась по комнате. На ее бледном, до жути изможденном лице снова читалась мрачная решимость, как в прежние, не очень добрые времена.
Но, вопреки логике, меня сейчас больше волновала не лишняя тень на фотографии, которую, кстати, приколист Тарас мог приделать фотошопом, а состояние Ники.
– Ника, послушай меня! Ты должна немедленно покинуть это место! Еще день или два – и тебе грозит гибель, ты же сама говорила. Петро здесь, в доме, и он отвезет нас на вокзал…
– Нет, это ты послушай меня, – тихо и жестко ответила она, глядя мне прямо в глаза. – Он отвезет, не сомневаюсь. Но долго ли после того протянет? Я чую смерть за его спиной.
Я ахнула, не зная, что сказать. Несмотря на фотографию, мне в такое никак не верилось. А вот в том, что Ника стоит на краю пропасти, сомнений не было.
– С собственной проблемой, – с нажимом добавила она, – я как-нибудь сама разберусь.
«Ага, разберешься, как же», – в отчаянье подумала я, с ужасом представляя, что будет ночью, если она не уедет.
– Самая большая опасность грозит здесь не мне, – продолжала она, в задумчивости вновь расхаживая по комнате. – Здесь… ох, что-то недоброе скрывается. И на курганах, и на дороге, и… – Ника подняла голову и устремила на меня острый, пронзительный взгляд, от которого у меня прошли мурашки: —…и что-то здесь, в доме. Точнее, под ним.
Я почувствовала, как у меня холодеют от страха все конечности.
Здесь, под домом?! Неужели…
Я отодвинулась подальше, вжалась в спинку дивана. Ника остановилась передо мной, глядя прямо в глаза, и, казалось, видела меня насквозь:
– А ты ведь, Танечка, знаешь, что там. Только ты соврала мне, когда я тебя спрашивала.
Я втянула голову в плечи:
– Ну что ты, Ника! Откуда мне знать? Разве можно считать детские сны достоверной информацией…
– Рассказывай, – потребовала она, возвышаясь надо мной. – Что ты здесь видела в детстве?
– Ну, собственно, ничего я тебе не соврала, – сбиваясь, заговорила я. – Меня действительно душил домовой, лезли в голову всякие ужастики, снились кошмары.
– А потом? – Ника не меняла своего властного, требовательного тона и не сводила с меня глаз.
– А потом… Через некоторое время в этих снах стала приходить Она.
– Кто?
– Я не знала и не задумывалась, кто это такая, мысленно называла ее просто – Она. Моего детского соображения тогда не хватало, чтоб этим заинтересоваться. Так вот, поначалу она молча присутствовала во сне, я ее не видела, но знала, что она есть, смотрит на меня. А потом понемногу стала со мной разговаривать. У нее был такой же властный голос, как вот у тебя частенько бывает, – не упустила я возможности поддеть Нику. – Только снизу, из-под земли. Голос четкий, молодой такой. Я даже не могу сказать, слышала я ее во сне или сквозь сон, в полудреме… Она рассказывала, как когда-то здесь жила, как ее тут все боялись, потому что она была очень сильной ведьмой. Ее называли мудрой, ей кланялись при встрече, ни один важный вопрос не решался без ее одобрения, и ни один брак не совершался без ее разрешения. А потом она умерла, и все радовались, но все равно боялись ее, даже мертвую. С величайшими предосторожностями ее похоронили, отрубив предварительно кисть правой руки.
– Зачем? – прищурилась Ника.
– А чтобы она не могла больше вредить людям, даже после смерти! Есть такой очень древний, забытый обряд – после смерти отрубить ведьме руку, чтобы не вредила «оттуда». Не слышала про такой?
– Нет.
– Вот и я не слышала – ни до ни после. Я узнала о нем исключительно из своего сна. Ладно, в общем, ее похоронили где-то глубоко-глубоко под землей, а руку положили рядом. Сверху над ней – большой камень… – я с трудом выискивала в памяти старые, размытые образы из сна. – Большая бесформенная скала… Или плита… Пористая, из песчаника… Где-то глубоко-глубоко внизу, под землей…
