– По-луч-ше?!
– Конечно. Хотя бы похож на человека.
– Ничего подобного. Скорее уж ваш похож.
– Мой?!
– В определенной мере.
– Господи, чушь какая!
– Чушь? – удивился Пиклет. – Ладно, заключим пари. Пять к одному, что моя Арабелла уродливей всех в Лондоне.
Бинго вздрогнул:
– Ставлю десятку!
– Идет. Где она?
Бинго на секунду заколебался, но тут же решил, что недооценивает сына.
– Вот, – сказал он, вынимая купюру и потрескивая ею в воздухе.
– Хорошо, – сказал Пиклет. – Вот – пятьдесят. Судить будет полицейский. Эй, констебль!
Большой приятный полисмен приблизился к ним.
Бинго признал, что лицо у него честное.
– Констебль, – обратился к нему Пиклет, – как по-вашему, какой ребенок страшнее?
Полисмен рассмотрел младенцев.
– Куда им до моего! – сказал он. – Вот это рожа так рожа. А мать считает, он красавец. Смех, да и только!
Молодые отцы ощутили, что он уклоняется от темы.
– Вы про наших скажите, – напомнил Пиклет.
– Ваш в соревнованиях не участвует, – прибавил Бинго.
Полисмен посмотрел снова. Бинго заволновался – неужели сразу не ясно?
– М-да… – сказал судья.
– Дэ-э… – сказал все он же.
Бинго похолодел. Позже он говорил мне, что непременно выиграл бы, если б не стечение обстоятельств. Пока судья колебался, из-за облаков выглянуло солнце и луч упал на Арабеллу. Та скривилась и тут же, без перерыва, стала пускать пузыри. Полисмен схватил ее за руку.
– По-бе-да! – крикнул он, поднимая вверх ее кулачок. – А вообще-то вы б на моего посмотрели.
Булочки, обратившиеся в пепел, и в подметки не годились котлетам, поданным на обед. Выйдя из комы, Бинго напряженно думал, как бы тут выкрутиться.
Он и Рози очень любили друг друга, но самая сильная любовь едва ли устоит перед таким открытием. Откуда ни взгляни, выходило, что молодой отец поступил ужасно. В самом лучшем случае молодая мать скажет: «Как ты мог?!» – а опыт семейной жизни учит, что слов этих надо избегать.
Бинго набрасывал на конверте «Украли», гадая, насколько это правдоподобно, и «Ветер унес», когда услышал звонок, а там – и голос жены.
– Алло!
– Алло, – отвечал он.
– Здравствуй, дорогой!
– Здравствуй, душенька!
– Здравствуй, котик!
– Здравствуй, мой ангел!
– Ты слушаешь?
– Да, да, да.
– Как Алджи?
– О, прекрасно!
– Такой же хорошенький?
– Д-да…
– Письмо получил?
– Да.
– А деньги?
– Да.
– Правда, я хорошо придумала?
– Да.
– Наверное, в банк ты не успел?
– Нет.
– Пойди с утра, до вокзала.
– Вокзала?
– Я завтра приезжаю. Мама наглоталась воды, хочет перебраться в Пистени, на грязи.
В любой другой момент эта весть возвеселила бы его, но сейчас не произвела впечатления. Думал он лишь о том, что завтра приедет Рози.
– Поезд около двенадцати.
– Хорошо, хорошо.
– Пусть Алджи тоже меня встретит!
– Ладно, ладно.
– Да, забыла! Открой средний ящик стола.
– Средний ящик…
– Там корректура для «Женских чудес». Выправь ее и пошли сегодня же. Называется «Нежные ручонки». Ну, я пошла. Мама еще кашляет. До свиданья, лапочка.
– До свиданья, кроличек.
– До свиданья, пупсик.
– До свиданья, зайчик.
Бинго повесил трубку и пошел в кабинет жены. Он страдал. Казалось бы, чего лучше – теща наглоталась и кашляет, но нет, радости не было. Вспоминая доверчивый и приветливый голос, он сопоставлял его с тем металлическим голосом, каким жена произнесет сакраментальную фразу. Страдая, он правил гранки.
Не знаю, знакомы ли вы с творчеством Рози М. Бэнкс. Критики порой упрекают ее в сентиментальности. Где-где, а в рождественском рассказе свойство это проявилось вполне. Миссис Литтл не поскупилась на снег и омелу, снегирей и поющих крестьян. Бинго рассказал мне эти «Ручонки» во всех ужасных подробностях, но я ограничусь главным. Крестный выгнал крестницу, которая полюбила художника, однако под Рождество она пришла к нему с младенцем. Представьте себе финал. Вот он сидит в библиотеке, обитой дубовыми панелями, одной рукой держит ребенка, другой – выписывает чек…
Сцена эта потрясла Бинго. Он вспомнил, что Пуффи Проссер – крестный его сына. Если нежные ручонки раскололи сэра Эйлмера Молверера, прославленного своей черствостью, почему бы им не расколоть несчастного богача?
Да, конечно, в середине июня нет ни снега, ни снегирей. Да, Пуффи предупреждал еще на крестинах, что больше серебряной чашечки из него не выжать. И все-таки Бинго, засыпая, думал о том, что, если ребенок не подкачает, можно попросить и сотню.
Наутро, как бывает всегда, он одумался и решил ограничиться двадцатью фунтами. А что, вполне достаточно! Десять – ей, десять – ему. Словом, звоня в дверь, он был вполне спокоен. Его могло бы взволновать то, что юный Алджи походит на бандита, которым погнушался даже Каторжный клуб, но инцидент с констеблем показал, что таковы все младенцы, включая и героя «Ручонок». Миссис Бинго, в сущности, описала только розовые пальчики, а их у А.О. хватало. В общем, Бинго был весел, когда лакей Пуффи, Коркер, открыл ему дверь.
– Привет, – сказал он. – Хозяин дома?
Коркер ответил не сразу, попятившись от младенца, но, как образцовый лакей, сдержал себя.
– Да, сэр, – сообщил он. – Еще не встал. Поздно вернулся.
Бинго понимающе кивнул.
– Молодость, молодость! – заметил он. – Э?
– Да, сэр.
– Веселое время…
– По-видимому, сэр.
– Так я зайду?
– Прошу вас, сэр. Его взять?
– А? Нет-нет! Это – крестник мистера Проссера. Пусть повидаются.
– Да, сэр?
– Знаете, не виделись с крестин.
– Вот как, сэр?
– Ну, пошли.
– Мистер Проссер в гостиной, сэр.
– В гостиной? Я думал, в спальне.
– Нет, сэр. Он в камине, сэр.
Действительно, Пуффи лежал в камине, хотя и не целиком. Одет он был с иголочки, прямо для бала, если бы галстук не заменяла голубая лента именно того рода, какой изящные девицы подвязывают волосы. В руке он держал воздушный шарик, на манишке алела надпись: «Траля-ля!» Словом, беспокоить его не стоило, и Бинго задумался.
