– Нам всем послышалась, – поддержал его хор.
– …фамилия «Боффин». Может ли быть, что передо мной сам Джозеф Боффин?
– Ну!
– Тот, который лежал у Луки?
– Тот самый.
Седовласый джентльмен смущенно хихикнул:
– Тогда… не разрешите ли нам с друзьями… выразить свое… э… Мы вам помешали, я понимаю, но искреннее восхищение… Вероятно, оно вам не в новость… людей не удержишь… Мы совершенно вам не знакомы…
– Да ладно, старикаша, чего там! Я фанатов люблю.
– Тогда разрешите представиться. Лорд Рамбелоу. А это – мои друзья: герцог Маллский, маркиз Пекэм, лорд Перси…
– Здрась, зрась. Идите к нам, старички. Это моя племянница, мисс Первис.
– Мы счастливы…
– Вот он на ней женится.
– Поздравляем, поздравляем!
– А это… его дядя Эйлмер.
Все повернулись к генерал-майору. Лорд Рамбелоу почтительно произнес:
– Поздравляю вас, мой дорогой. Какая честь! – Он немного смутился. – А мы вот как раз говорили, что редко вас видим. Герцог хотел спросить, не согласитесь ли вы вступить в наш клуб… такой, знаете, небольшой… Но избранный, весьма избранный…
– Почту за честь.
– Без вас он как-то неполон. Значит, вы согласны? Превосходно! Замечательно! Не заглянете ли сегодня вечерком? Мистер Боффин вряд ли снизойдет…
Дядя Джо похлопал его по плечу:
– А чего? Я человек не гордый. Со всем нашим удовольствием.
– Не знаю, что и сказать…
– Мы польщены…
– Какая честь!
– Да я вот был шафером у одного с простым дерматитом!
– Поразительно! Словом, ждем вас сегодня. У нас есть легочный бальзам, пальчики оближешь. Вообще погреб неплохой.
Все умолкли, ибо дядя Джо, расстегнув жилет, показывал герцогу шрам от первой операции. Сэр Эйлмер заметил, что в его руку что-то вкладывают.
– А? – спросил он. – Что? Что такое?
– Бумага, – ответил Фредди. – Старая добрая бумага. Подпиши вот тут, где мой палец.
– Э? А? О, понятно! Так, так, так… – сказал генерал, ставя свою подпись.
– Спасибо, дядя!
– Не за что, не за что. Прости, но теперь я занят. Уведи свою невесту и дай ей минеральной воды.
И, отстранив Мортимера, предлагающего ему колоду карт, он присоединился к обществу. Фредди пылко обнял Аннабеллу. Фокусник подкрутил усы, вынул из ее волос несколько флагов и, махнув рукой, вышел.
© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.
Мейбл крупно повезло
– Жизнь, малышок, – сказал Укридж, – престранная штука.
Он возлежал на диване лицом к потолку и так долго не прерывал молчания, что до этой секунды я пребывал в уверенности, будто он спит. Теперь же выяснилось, что погружен он был не в сон, а в размышления, чем и объяснялась его столь нетипичная молчаливость.
– Престранней некуда.
Он приподнялся, сел и уставился в окно. Окно гостиной в коттедже, который я снял за городом, было обращено к лужайке с рощицей на заднем плане, и тут на него из пробуждающегося снаружи мира повеял тот первый прохладный ветерок, который возвещает, что в свои права вступает новый летний день.
– Черт подери! – вскричал я, поглядев на часы. – Ты отдаешь себе отчет, что своей болтовней продержал меня тут всю ночь?
Укридж не отозвался. Его лицо приняло непонятно отрешенное выражение, и он испустил звук, подобный последнему бульканью выдохшегося сифона с содовой. Видимо, так он представлял себе вздох скорби. Я понял, что произошло. В начале дня есть час необъяснимой магии, распечатывающий родники чувств даже у сваренных вкрутую. В этот час, когда солнце подергивает румянцем восточный горизонт и самая ранняя пташка щебечет над своим законным червячком, Стэнли Фиверстоунхо Укридж, сей закаленный в боях с Роком муж гнева, взял и рассиропился. Из чего следовало, что вместо постели меня ожидает какая-то история из его темного прошлого.
– Потрясенц, одно слово, – сказал Укридж. – Как и судьба. Странно подумать, Корки, старый конь, что, не сложись все так, как сложилось, я бы, возможно, сейчас был наивлиятельнейшей шишкой, предметом уважения и подражания для всего Сингапура.
– Но с какой стати тебя зауважали бы в Сингапуре?
– Купался бы в деньгах, – продолжал Укридж тоскливо.
– Ты?
– Да, я. Ты хоть раз слышал про типчика с Востока, который не нажил бы там несметных богатств? Еще бы! Ну так представь, чего бы достиг я с моим-то мозгом и прозорливостью. Отец Мейбл нагреб в Сингапуре те еще кучи золота, а не думаю, чтобы у него была хоть крупица какой бы то ни было прозорливости.
– Что еще за Мейбл?
– Неужели я тебе не рассказывал про Мейбл?
– Нет. Мейбл – а как дальше?
– Имен я не буду называть никаких.
– Терпеть не могу безымянных историй.
– Скушаешь эту историю безымянной. И не подавишься! – с силой сказал Укридж и опять вздохнул. Чрезвычайно противный звук. – Корки, мой мальчик, – продолжал он, – понимаешь ли ты, на каких тонких нитях подвешены наши жизни? Понимаешь ли ты, какими ничтожными могут быть камни, о которые мы ушибаем большие пальцы ног, шагая через этот мир? Понимаешь ли ты…
– Переходи к делу.
– В моем случае это был цилиндр.
– Чем был цилиндр?
– Камнем.
– Ты ушиб большой палец на ноге о цилиндр?
– Да, фигурально выражаясь. Именно цилиндр изменил ход всей моей жизни.
– Так у тебя же никогда не было цилиндра.
– Нет, у меня был цилиндр. И с твоей стороны идиотизм делать вид, будто у меня никогда не было цилиндра. Ты прекрасно знаешь, что я, когда живу у моей тетки Джулии в Уимблдоне, просто-напросто купаюсь в цилиндрах – буквально купаюсь.
– Ну да, когда живешь у своей тетки.
– Так я как раз жил у нее, когда познакомился с Мейбл. Ну, а история с цилиндром…
Я снова поглядел на часы.
– Могу уделить тебе полчаса, – сказал я. – А потом пойду спать. Если ты способен уложить Мейбл в тридцатиминутный набросок, валяй.
– Совсем не то сочувствие, какого я вправе ждать от старого друга, Корки.
– Но единственное сочувствие, на какое я способен в половине четвертого утра. Приступай.
Укридж задумался.
– Даже не представляю, с чего начать.
– Ну, для начала, кто она была такая?
– Она была дочкой типуса, который заправлял каким-то колоссально богатым чем-то в Сингапуре.
