А я сказал:
– На С.Ф. Укриджа.
И он выписал и сказал мне, куда послать столик – куда-то в лондонский район Мейфэр, – и мы расстались самым сердечным образом.
После его отъезда не прошло и десяти минут, как появился – как ты думаешь, кто? – Перси! Да, Перси собственной персоной, типчик, которого я никак не ждал увидеть. Мне кажется, я его тебе не описывал, но, в общем и целом, он был вылитый Санта-Клаус, только бритый, и теперь он даже еще больше смахивал на Санта-Клауса.
Просто бурлил доброжелательством и joie de vivre
[5]. Он не смог бы более сиять счастьем, даже если бы фаворит, на которого были поставлены колоссальные суммы, вдруг ушиб копыто о барьер и пришел последним.
– Привет, петушок, – сказал он. – Так ты вернулся?
Ты, возможно, полагаешь, что после информации, полученной от блюстителя порядка, я начал с места в карьер упрекать его за преступную деятельность и убеждать, чтобы впредь он следовал призывам лучшей части своей натуры, но я воздержался – отчасти потому, что взывать к лучшей части натуры букмека дело безнадежное, но в основном потому, что хотел тут же привести наши финансовые отношения в порядок. Первое – в первую очередь, таков мой неизменный девиз.
– Ты! – сказал я. – А я думал, ты смылся.
Ты когда-нибудь видел букмека, пораженного в самую душу? Я до той минуты не видел. Он был оскорблен до ее глубины. Есть одно словечко, к которому моя тетка любит прибегать в своих романах, когда герой сморозит героине что-нибудь не то и она разозлится. Она… Как это?.. «Вознегодовала» – вот это словцо. Перси вознегодовал.
– Кто? Я? – сказал он. – Не уплатив тебе твои деньги? Ты за кого меня держишь – за нечестного человека?
Я извинился, объяснил, что когда я вернулся и обнаружил, что его нет, а вся мебель увезена, это, естественно, дало толчок определенному ходу мыслей.
– Так я же должен был убрать товар до приезда твоей тетки, верно? Сколько я тебе должен? Шестьдесят фунтов, верно? Вот, получай. – Он вытащил бумажник величиной со слона. – А что это у тебя тут?
Провалиться мне, если в вихре чувств, когда я его увидел, чек личности с изогнутыми губами совсем не вылетел у меня из головы. Я поставил свою подпись стремительной авторучкой и придвинул чек к нему. Он посмотрел на него с некоторым удивлением.
– Что это?
– Я только что продал ломберный столик проезжему в автомобиле.
– Умница, – сказал Перси. – Я знал, что не ошибся, когда сделал тебя вице-президентом по продаже. Этот столик висел у меня на шее уж не знаю сколько месяцев. Взял его в счет безнадежного долга. И сколько ты получил за него? – Он поглядел на чек. – Шестьдесят фунтов? Чудненько. А я – всего сорок.
– А?
– С проезжего, которому продал его сегодня утром.
– Ты продал его проезжему сегодня утром?
– Именно.
– Так кто из них его получит?
– Ну, твой, конечно. Он заплатил больше. Мы должны поступать по-честному.
– И ты вернешь своему сорок фунтов?
– Не говори глупостей, – сказал Перси и, конечно, продолжал бы пенять мне, но в этот момент появился еще один посетитель, костлявый, жилистый, очкастый субъект, и по виду профессор или кто-то из той же компании.
– Вижу, вы предлагаете антикварную мебель, – сказал он. – Я хотел бы взглянуть на… А! – перебил он себя, увидев столик. Полапал его, где только мог, перевернул вверх ножками и даже как будто собрался обнюхать.
– Чудесно, – сказал он. – Великолепная работа.
– Восемьдесят фунтов, и он ваш, – сказал Перси.
Профессор улыбнулся одной из этих мягких улыбок:
– Боюсь, он вряд ли стоит столько. Называя его чудесным и великолепным, я подразумевал работу Танси. Айка Танси. Возможно, лучшего современного поставщика антикварной мебели. На первый взгляд я бы сказал, что это его средний период.
Перси пустил парочку пузырей.
– То есть это что – подделка? Но мне сказали…
– Что бы вам ни сказали, говоривший ошибался. И могу добавить, что, продолжая вашу политику рекламировать и продавать подделки за подлинный антиквариат, вы можете вступить в неприятное соприкосновение с законом. Было бы разумно снять объявление с ваших ворот. Всего вам доброго, всего доброго.
Он оставил после себя то, что ты мог бы назвать напряженным молчанием, которое было нарушено несколько секунд спустя.
– Черт! – сказал Перси. – Тут надо подумать, – продолжал он. – Мы продали этот столик.
– Да.
– Дважды.
– Да.
– И получили за него деньги.
– Да.
– А это подделка.
– Да.
– А мы выдали ее за подлинную.
– Да.
– А это, оказывается, запрещено законом.
– Да.
– Лучше пойти в пивную и обсудить все хорошенько.
– Да.
– Так иди, а мне надо кое-что сделать на кухне. Кстати, у тебя есть спички? А то мои кончились.
Я дал ему коробок и неторопливо пошел вперед, погруженный в размышления. Вскоре он меня нагнал, тоже как будто погруженный в размышления. Мы посидели на изгороди, оба в глубокой задумчивости, а потом он вдруг воскликнул:
– Какой прекрасный закат! И как странно, что солнце заходит на востоке. Никогда прежде этого за ним не замечал… Разрази меня гром! По-моему, коттедж заполыхал.
И, Корки, он не ошибся. Так оно и было. Укридж оборвал свой рассказ, вытащил бумажник и положил на столик, готовясь подозвать официанта со счетом. Я рискнул задать вопрос:
– От коттеджа остались одни головешки?
– Именно.
– От ломберного столика тоже?
– Да. Думаю, он полыхал особенно ярко.
– Вам повезло.
– Да, очень удачно. Очень.
– Видимо, Перси неосторожно обращался с твоими спичками.
– Да, вроде бы. Но в любом случае он обеспечил счастливый конец. Перси счастлив, он неплохо на этом нажился. Я счастлив, я тоже неплохо на этом нажился. Тетя Джулия получила страховку, так что и она счастлива, при условии, конечно, что ее тяжелая простуда поддалась лечению. Не уверен, что страховые типчики так уж счастливы, но следует помнить: чем больше наличности выплачивают страховые агентства, тем лучше для них. Они обретают больше духовности.
– Ну, а два владельца столика?
– А! Они, вероятно, уже забыли про него. Для таких типусов деньги – ничто. Тот, которому продал я, раскатывает в «роллс-ройсе». Так что, если оценить этот эпизод в широком аспекте… Прошу прощения?
