– Слушай-ка, давай я двину ему разок, – жалобно взмолился обладатель револьвера. – Какие возраженья-то?
Вопрос этот показался мне самого дурного вкуса. Бак не обратил на него внимания.
– Отдай пушку, – приказал он, отбирая у другого «браунинг». – Ну, а теперь, Сэм, будешь умницей и пойдешь или нет?
– Охотно сделаю все, что пожелаете, но…
– Ну так и двигай давай, – с отвращением приказал Бак. – Топай, да поживее, сейчас обойдем местечко. Думал, у тебя, Сэм, побольше ума. Чего играть в эти дурацкие игры? Сам знаешь, что проиграл. Ты…
Стреляющая боль в плечах вынудила меня перебить его.
– Минутку. Я опущу руки. У меня судороги.
– Дыру в тебе прострелю, если опустишь.
– Это уж как вам угодно. Но я не вооружен.
– Левша, – бросил Бак второму, – пошарь, нету ли при нем пушки.
Шагнув вперед, Левша принялся умело охлопывать мои бока, угрюмо бурча все время. На таком близком расстоянии соблазн для него стал почти неодолимым.
– Нету, – сумрачно объявил он.
– Тогда можешь опустить, – разрешил Макгиннис.
– Спасибо.
– А ты оставайся тут, приглядывай за ребятней. Двинулись, Сэм.
Мы вышли из комнаты, я – впереди, Бак – чуть ли не вплотную следом. Изредка он предостерегающе тыкал мне в спину верной пушкой.
2
Когда мы вышли в коридор, я сразу увидел человека, лежавшего у парадной двери. Свет лампы падал ему на лицо, и я узнал Уайта. Руки и ноги были связаны. Пока я смотрел на Уайта, он пошевелился, точно бы стараясь разорвать узы, и я почувствовал облегчение. Тот шум, который донесся до меня в классе, в свете последующих событий представлялся весьма зловещим, и я с облегчением увидел, что дворецкий жив. Я догадался, и совершенно правильно, как выяснилось впоследствии, что злодеи использовали мешок с песком. Его оглушили в тот самый момент, как он открыл дверь.
Рядом с комнатой Глоссопа стоял, привалившись к стене, еще один субъект в полумаске, приземистый и плотный. Видимо, шайку Макгинниса подбирали по единому стандарту, все они смотрелись близнецами. У этого единственной отличительной чертой были рыжие усы. Он курил трубку, словно воин на привале.
– Привет! – крикнул он, когда мы появились, и ткнул большим пальцем в дверь класса. – Я их запер. Чего это ты делаешь, Бак? – Он ленивым кивком указал на меня.
– Местечко обходим, – объяснил Макгиннис. – Там парня тоже нету. Давай, шевелись, Сэм!
Апатия слетела с его коллеги, как по волшебству.
– Сэм! Так это Сэм! Дай-ка я вышибу ему мозги!
Больше всего в этом эпизоде меня поразила схожесть вкусов у членов шайки Макгинниса. Люди, имеющие, без сомнения, самые разные точки зрения на другие предметы, в этом пункте сходились единодушно. Все как один рвались разнести мне голову. У Бака, однако, были насчет меня другие замыслы. Пока что я был необходим ему как гид, и моя ценность сильно упала бы, если б из меня вышибли мозги. Дружелюбия ко мне он чувствовал не больше, чем сподвижники, но не позволял чувствам примешиваться к делу. Все внимание Бак сосредоточил на предстоящем походе наверх, с истовостью молодого джентльмена из поэмы Лонгфелло, который нес знамя с диковинной надписью «Excelsior».
Коротко приказав своему союзнику охолонуть, что тот и исполнил, Бак подтолкнул меня дулом револьвера. Рыжеусый вновь привалился к стенке, удрученно посасывая сигару с видом человека, разочарованного в жизни. Мы же поднялись по лестнице и приступили к обходу комнат на втором этаже.
Находились там кабинет мистера Эбни и две спальни. Кабинет был пуст, а единственными обитателями спален оказались трое мальчиков, лежавших с простудой по причине того, первого набега Макгинниса. Они пискнули от удивления при виде учителя, явившегося в такой сомнительной компании.
Бак разочарованно оглядел их. Я ждал, чувствуя себя коммивояжером, водящим покупателя по залу с образцами товаров.
– Дальше, – буркнул Бак.
– А из этих кто-нибудь не сгодится?
– Заткнись ты, Сэм.
– Зови меня Сэмми, – проникновенно попросил я. – Мы теперь старые друзья.
– Не хами, – сурово отозвался он, и мы двинулись дальше.
Верхний этаж оказался еще пустыннее второго. В спальнях – никого. Единственная комната, кроме спален, принадлежала мистеру Эбни, и когда мы подошли к ней, чихание внутри известило о страданиях обитателя.
Чихание потрясло Бака до глубины души. Точно гончая, он тут же сделал стойку у дверей.
– А тут кто?
– Только мистер Эбни. Его лучше не беспокоить. У него сильнейшая простуда.
Бак неправильно истолковал мою заботливость о нанимателе. Он взбудоражился.
– Сейчас же открой дверь!
– Мистер Эбни напугается.
– Давай! Отворяй!
Если тебе тычут «браунингом» пониже спины, поневоле послушаешься. Я открыл дверь – предварительно постучавшись в виде слабой уступки условностям, – и наша процессия вошла.
Мой сраженный болезнью наниматель лежал на спине, вперившись взором в потолок, и поначалу наш приход не оторвал его от созерцания.
– Да? – хрипло прокаркал он и скрылся за огромным носовым платком. Приглушенные звуки, точно отдаленные взрывы динамита, соединенные с землетрясениями, подсказали: он расчихался.
– Простите, что побеспокоили, – начал было я, но Бак, человек действия, презирающий пустую болтовню, прошагал мимо меня и, ткнув револьвером в бугор на постели, где, по его грубым подсчетам, скрывались ребра мистера Эбни, бросил всего одно слово:
– Па-аслушай!
Мистер Эбни резко сел, точно чертик в коробке. Кто-то мог бы даже сказать, что он подскочил. И тут увидел Бака.
Не могу даже отдаленно представить, каковы были его чувства. Он с самого детства вел жизнь размеренную и спокойную. Создания вроде Бака появлялись в ней, если появлялись вообще, лишь в кошмарных снах после чересчур плотного обеда. Даже в обычном костюме без экстравагантностей вроде маски и револьвера Бак был отнюдь не симпатяга. Но с этой чудовищной грязной тряпкой на лице он превратился в ходячий кошмар.
Брови мистера Эбни взлетели, челюсть отпала до крайнего нижнего предела. Волосы, взлохмаченные от соприкосновений с подушкой, встали дыбом. Глаза выпучились, как у змеи. Он зачарованно вперился в Бака.
– Слушай, кончай глазеть-то. Не на выставке. Где этот ваш Форд?
Все фразы Макгинниса я пишу, словно бы их произносили звучным голосом, ясно и четко; но это я ему льщу. На самом деле манера его речи наводила на подозрения, что рот у него набит чем-то большим и жестким, и понять его было трудновато.
Мистеру Эбни это не удалось. Он по-прежнему беспомощно таращился, распахнув рот, пока напряженность не снялась новым чиханием.
