Допрос чихающего человека не приносит удовлетворения. Бак сумрачно дожидался конца приступа. Я между тем оставался близко к двери. Я тоже пережидал чихание мистера Эбни, и мне в голову в первый раз с той минуты, как Левша ввалился в класс, пришла мысль: надо бы действовать. До этого новизна и неожиданность событий притупили мой мозг. Покорно шагать впереди Бака по лестнице и с той же покорностью дожидаться, пока он допросит мистера Эбни, представлялось мне единственно возможным. Для человека, чья жизнь протекала в стороне от подобных вещей, гипнотическое влияние пистолета поистине непреодолимо.
Но теперь, временно освободившись из-под этого влияния, я обрел способность думать, и ум мой, восполняя прежнюю пассивность, искрометно, просто и быстро выстроил план действий.
План получился простенький, но очень эффективный. Мое преимущество заключалось в знании «Сэнстед-Хауса» и невежестве Бака. Только бы взять правильный старт, и тогда погоня Бака закончится впустую. Именно в старте я видел залог успеха.
До Бака не дошло, что оставлять меня между дверью и собой – тактическая ошибка. Наверное, он слепо полагался на гипнотическую силу пистолета. Он даже не смотрел на меня. В следующий же миг мои пальцы легли на выключатель, и комната потонула во мраке. Схватив стул, стоявший у двери, я швырнул его в пространство между нами. Потом, отскочив, распахнул дверь и помчался по коридору.
Бежал я не бесцельно. Я стремился к кабинету. Он, как я уже объяснял, находился на втором этаже. Его окно выходило на узкую лужайку, окаймленную кустарником. Прыжок, конечно, не из приятных, но мне вроде бы припоминалось, что по стене, близко к окну, проходит водосточная труба. И в любом случае я не в том положении, чтобы синяк-другой устрашили меня. Я прекрасно понимал, что положение мое крайне опасно. Когда Бак, завершив обход дома, не найдет Золотца – а я полагал, что так и случится, – то он снимет защиту, какую предоставлял мне как гиду. На меня обрушится вся ярость его разочарования. Никакие благоразумные соображения о собственной безопасности не удержат похитителей. Будущее ясно. Мой единственный шанс – сбежать в сад, где в темноте преследование невозможно.
Управиться следовало в несколько секунд – я рассчитал, что Баку потребуются именно эти секунды, чтобы обогнуть стул и нашарить дверную ручку.
И оказался прав. Как раз когда я достиг двери кабинета, дверь спальни шумно распахнулась и дом наполнился криками и топотом бегущих по не застланной ковром площадке. Из коридора снизу раздались ответные крики, но с вопросительными интонациями. Помощники рвались помочь, но не знали как. Покидать посты без особого распоряжения им не хотелось, а смысла криков Бака за топотом ног было не разобрать.
Очутившись в кабинете, я быстро запер за собой дверь, пока они не достигли взаимопонимания, и скакнул к окну. Ручка гремела. Неслись крики. Треснула от ударов панель, и затряслись на петлях двери.
И тут меня впервые в жизни охватила паника. Сокрушающий оголтелый страх, сметающий всякий разум, волной захлестнул меня; тот парализующий ужас, какой накатывает только в кошмарных снах. А происходящее и впрямь походило на сон. Мне чудилось, будто я стою рядом с самим собой, глядя со стороны, как я сражаюсь израненными пальцами с окном, дергаю, а оно никак не поддается.
3
Критик в кресле, анализирующий ситуацию спокойно, не сделает, пожалуй, скидок на спешку и страх. Рассуждает он хладнокровно и отстраненно и видит совершенно точно, что следовало сделать и какими простыми средствами справиться с катастрофой. Он бы вмиг разделался со всеми моими трудностями.
У него все получилось бы до смешного просто. Но я потерял голову и на минутку перестал быть разумным существом. Спасла меня лишь чистая удача. Как раз в тот миг, когда сопротивлявшаяся дверь все-таки поддалась напору, пальцы мои, скользнув, ткнулись в защелку, и я понял, почему никак не мог поднять окно.
Оттянув защелку, я рывком дернул раму вверх. В комнату ворвался ледяной ветер со снегом. Я вскарабкался на подоконник, и треск позади подсказал, что дверь упала.
От слежавшегося снега на подоконнике колени у меня промокли, пока я выбирался наружу, готовясь к прыжку. В комнате раздался оглушительный взрыв, и что-то обожгло мне плечо, будто каленым железом. Вскрикнув от боли, я потерял равновесие и свалился вниз.
К счастью для меня, под окном рос лавровый куст, не то я расшибся бы. Рухнул я на него всем телом. Упади я на дерн, то переломал бы себе все кости. В мгновение ока я вскочил на ноги, поцарапанный и ошеломленный. Мысль о побеге, которая владела мной минутой раньше, затмевая все другие, бесследно сгинула. Боевой задор перехлестывал через край. Помню, как я стоял там, снег ледяными ручейками стекал у меня по лицу и шее, а я грозил кулаком в сторону окна. Двое преследователей свесились из него, третий суетился позади, точно коротышка, прыгающий за спинами в толпе, стараясь разглядеть – а что же происходит? Вместо того чтобы благодарить за свое спасение, я только жалел, что не могу добраться до них.
Последовать скорым, но тяжким маршрутом, который прельстил меня, они не пытались, будто дожидаясь чего-то. Очень быстро я понял чего. От парадной двери послышались бегущие шаги.
Внезапно стихший топот подсказал мне, что человек миновал гравий и бежит по дерну. Я отступил шага на два, выжидая. Вокруг было черным-черно, и я не боялся, что меня увидят. Свет из окна до меня не доставал.
Остановился бегун, чуть до меня не добежав. Последовал короткий разговор:
– Ты его видишь?
Спрашивал не Бак. А вот ответил Бак. Когда я понял, что преследователь, который стоит совсем рядом, на чью спину я вот-вот прыгну и чью шею, если будет угодно провидению, сверну штопором, не кто иной, как мистер Бак Макгиннис собственной персоной, меня переполнила радость, пережить молча такую трудно.
Оглядываясь назад, я чувствую даже слабую жалость к Макгиннису. Хорошим человеком он не был. Безусловно, он заслужил все, что на него надвигалось, а все-таки ему не повезло, что он очутился именно там, именно в этот миг.
Боль в плече, царапины на лице и злость на то, что я вымок и замерз, ввергли меня в дикую ярость. Я был полон решимости разделаться с любым, кто бы ни подвернулся под руку. В груди нормального, мирного человека такие желания возникают редко. Короче говоря, меня обуревала бешеная драчливость, и я смотрел на Бака как на дар небес. Он успел проговорить: «Нет, не могу…» И тут я прыгнул на него.
Мне доводилось читать о прыжках ягуара, и я сам видел весьма впечатляющие полеты полузащитников на футбольном поле. Мой прыжок соединил лучшие качества и тех и других. Я столкнулся с Макгиннисом где-то в области пояса, и вопль, какой он издал, когда мы с шумом свалились на землю, прозвучал музыкой для моих ушей.
Сколько истины в старой римской пословице «Surgit amari aliquid». Всегда чего-то да недостает. В программе, какую я набросал, поражение Макгинниса было всего лишь второстепенным пунктом, так сказать, прелюдией. Действия, какие я желал бы совершить, повергнув его, совершить мне было не суждено. Потянувшись к его горлу, я заметил, что свет из окна потускнел. Плотная фигура выбралась на подоконник, как до этого я, что-то зацарапало по стене – он спускался, чтобы прыгнуть.
