Если и существует передряга, способная помешать английскому джентльмену или мальчику выпить чаю, то ее еще не выявили. Крики смолкли разом. Все решили, что с расспросами, пожалуй, можно и повременить до более подходящего случая, а вот с чаем – ни за что! И потянулись в сторону столовой.
Глоссоп уже ушел с толпой, и я намеревался последовать за ними, как в парадную дверь снова позвонили.
Подумав, что это полиция, я остался ждать. В предстоящем расследовании я стану главным свидетелем. Если кто и находился в самой гуще событий с самого начала, так это я.
Уайт открыл дверь. Мельком увидев синие формы, я подошел поздороваться.
4
Полицейских пришло всего двое. В ответ на нашу жаркую просьбу о помощи против вооруженных бандитов Его Величество Закон материализовался в образе плотного инспектора и долговязого поджарого констебля. Я подумал, как им повезло, что они опоздали к событиям, живо представив себе, как Левша и Рыжеусый, которым помешали в их замыслах, громят полицейские силы.
Уайт, снова превратившись в дворецкого, познакомил нас.
– Это мистер Бернс, наш учитель, – объявил он и удалился со сцены. Когда Уайт выступает в роли дворецкого, он знает свое место как никто другой.
Инспектор остро взглянул на меня. Констебль обозревал неведомые горизонты.
– Хм, – буркнул инспектор.
Мысленно я назвал их Бонс и Джонсон. Отчего, и сам не знаю. Разве что они того заслуживали.
– Вы нам звонили, – обвиняюще произнес Бонс.
– Да, правда.
– Что случилось? Что – ты достал блокнот? – тут происходит?
Джонсон, оторвав свой взор от неведомой дали, вынул блокнот.
– Около половины шестого… – начал я. Джонсон послюнил карандаш.
– Около половины шестого к парадной двери подъехал автомобиль. В нем было пятеро бандитов в масках и с револьверами.
Я их заинтересовал, сомнений не было. Здоровый цвет их лиц стал еще здоровее, глаза округлились. Карандаш Джонсона летал по бумаге, скрипя от избытка чувств.
– Люди в масках? – повторил Бонс.
– И с револьверами, – присовокупил я. – Ну, разве вы не рады, что не попали в разгар веселья? Они позвонили в парадную дверь, а когда Уайт открыл им, они оглушили его мешком. Затем…
Боне вскинул здоровую лапищу. Я замер.
– Кто такой Уайт?
– Дворецкий.
– Я возьму заявление и от него. Приведите дворецкого.
Джонсон послушно ускакал.
Оставшись со мной наедине, Бонс стал подружелюбнее.
– Такого странного начала, мистер Бернс, я в жизни не слыхивал, – признал он. – Я двадцать лет в полиции, но ничего подобного… Похлеще петушиных боев. И что надо этим людям в масках, как вы полагаете? Сначала я даже решил, что вы нас разыгрываете.
Я был шокирован подобным предположением и поспешил выложить дальнейшие подробности.
– Это шайка американских мошенников. Они хотели похитить Форда, нашего ученика. Вы ведь слышали про его отца, Элмера Форда? Он американский миллионер. За последние годы Огдена уже несколько раз пытались похитить.
В эту минуту вернулись Джонсон с Уайтом. Уайт коротко изложил им историю, продемонстрировал синяк, показал отметины от веревок и был отпущен. Я предложил, чтобы дальнейшая беседа протекала в присутствии мистера Эбни, который, я не сомневался, выдвинет свои доводы, лишь бы замять историю.
Мы поднялись наверх. Сломанная дверь кабинета ненадолго отвлекла нас и привела к новому всплеску активности карандаш Джонсона. Разделавшись с ней, мы подошли к комнате мистера Эбни.
На властный стук Бонса откликнулись нервным «Кто там?». Я объяснил, в чем дело, через замочную скважину, и изнутри донесся скрип отодвигаемой мебели. Короткая встреча с Баком явно вынудила моего нанимателя как-то обезопасить себя от второй, и он забаррикадировался всем, что ему удалось сдвинуть. Прошло несколько минут, прежде чем путь освободили.
– Входите, – произнес наконец гнусавый голос. Мистер Эбни сидел в кровати, туго завернувшись в одеяло. Вид у него был взъерошенный, в комнате – полнейший кавардак. Валявшаяся у туалетного столика кочерга показывала, что он приготовился дорого продать свою жизнь.
– Рад видеть вас, идспектор, – прогнусавил он. – Бистер Бердс, как вы объясдяете это чрезвычайное происшествие?
Потребовалось немало времени, чтобы объяснить мистеру Эбни, что стряслось, и еще больше, чтобы убедить Бонса и его коллегу, что школа отнюдь не желает будоражить всю округу. Не хотим мы и сообщений в газетах, гласность – не наша стезя. Они были явно разочарованы. Происшествие, должным образом раздутое, стало бы ярким событием, таких тут еще не случалось, и их жадные глаза уже видели славу, маячившую соблазнительно близко. Однако упоминание о холодных закусках и пиве, ждущих на кухне, чуть-чуть развеяло сумрак, и они удалились почти жизнерадостно.
Джонсон до последней минуты делал заметки.
Не успели они уйти, как в комнату ворвался Глоссоп, искря от возбуждения.
– Мистер Эбни! Огдена Форда нигде не могут найти!
Тот ответил на информацию громоподобным чиханием.
– То есть как это? – спросил он, когда приступ миновал, и повернулся ко мне: – Бистер Бердс, как я подял, вы… э… сказали, что оди уехали без Форда?
– Совершенно точно. Я видел, как они уезжали.
– Я тщательно осмотрел весь дом, – зачастил Глоссоп, – его нигде нет. И не только его. Исчез и еще один мальчик, Огастес Бэкфорд.
Мистер Эбни обхватил голову руками. Не в том состоянии находился бедняга, чтобы стойко и легко выносить удары, сыплющиеся один за другим. Он походил на человека, который, едва оправившись от землетрясения, тут же был сбит автомобилем. Только-только смирился он с безропотным созерцанием Макгинниса и его дружков, как ему обрушивают на голову новые бедствия. Вдобавок он страдал от простуды, а она, как известно, способна подорвать дух самых стойких. Страдай Веллингтон простудой, Наполеон непременно одержал бы победу при Ватерлоо.
– И Огастеса Бэкфорда де богут дайти? – слабо простонал он.
– Видимо, они сбежали вместе, – вздохнул Глоссоп.
Мистер Эбни сел, точно ударенный током.
– Дичего подобдого в дашей школе дикогда де случалось! – завопил он. – Я всегда старался… э… чтобы бои бальчики считали «Сэдстед-Хаус» счастливым добом. Я систематически вдедрял дух жиздерадостности. Не богу даже поверить, что Огастес Бэкфорд, одид из самых билых бальчиков, взял и сбежал.
– Его мог подбить Форд, – подсказал Глоссоп. – А этот, – мрачно добавил он, – сущий переодетый дьявол.
Мистер Эбни даже не упрекнул его за грубость. Возможно, эта теория показалась ему небезосновательной. Лично я решил, что она очень даже правдоподобна.
