– Алло!
– Добрый вечер, мистер Фишер.
– Ух ты! Да это вы, дорогой друг! Из Лондона звоните?
– Нет. Я в «Перьях».
Он сочно хохотнул:
– Никак не можешь затормозить? Все рвешься в бой? Слушай-ка, ну какой толк? Чего бы тебе не бросить все, сынок? Только попусту время тратишь.
– У вас, мистер Фишер, как, сон легкий?
– Не понял.
– Сегодня ночью вам лучше крепко не спать. Здесь снова объявился Бак Макгиннис.
На другом конце провода наступило молчание. Потом я услышал, как Сэм тихонько ругнулся. Значение информации не ускользнуло от него.
– Честно?
– Да.
– А ты не врешь?
– Разумеется, нет.
– А ты уверен, что это Бак?
– Разве такую физиономию забудешь?
Он опять выругался.
– А вы, смотрю, встревожились.
– Где ты его видел? – спросил Сэм.
– Выходил из «Перьев», с видом самым свирепым и решительным. Не иначе как кипит горячая кровь Макгиннисов. Он полон решимости выиграть или умереть. Что для вас означает, мистер Фишер, бессонную ночь.
– А я так надеялся, что ты вышиб его из игры…
В его голосе пробивалась сварливость.
– Всего лишь временно. Сделал что мог. Но Бак даже не хромает.
Сэм опять помолчал. Как я понял – крепко призадумался над новым поворотом событий.
– Ладно, сынок, спасибо за подсказку. Однако чего это вдруг ты решил позвонить?
– Потому что я люблю вас, Сэмюэл. Доброй ночи.
Проснулся я поздно и позавтракал не спеша. Мирный покой английской деревенской гостиницы расслаблял меня. Откинувшись на стуле, я задымил первой трубкой. День был из тех, что вдохновляет на великие подвиги, – один из деньков преждевременного лета, какие порой выпадают, чтобы помочь нам пережить пронзительные ветра весны. В открытое окно лилось горячее солнце. Во дворе тихонько кудахтали куры и бормотали индюки. Мысли о насилии казались сейчас совершенно чужеродными.
Не торопясь, я вышел на площадь. Я не спешил закончить интерлюдию мира и покоя и приступать к действиям, которые в конце концов обернутся осадой.
После ленча я решил: а теперь самая пора начинать активную кампанию.
Часы на церковной башне отбили два, когда я выступил в путь с чемоданом в руке. Беспечная прелесть утра еще играла во мне. Я забавлялся при мысли, какой сюрприз я устрою Фишеру. Его подмигивание не давало мне покоя.
Проходя по территории школы, я увидел вдалеке Одри, гуляющую с Золотцем. Избежав встречи с ними, я вошел в дом.
Тут царила та же атмосфера заколдованного спокойствия, как и в саду. А тишина казалась еще более гнетущей. Я так привык к неумолкаемому гулу и суете мальчишек, что, шагая тихим коридором, чувствовал себя почти виноватым, словно вор.
Сэм – цель моего посещения – наверняка сидит, если он вообще в доме, у домоправительницы в уютной маленькой комнатке недалеко от кухни. Я решил прежде всего заглянуть туда и был вознагражден зрелищем, открывшимся, как только я толкнул приотворенную дверь: из глубин плетеного кресла торчали ноги в черных брючинах. Ритмично поднималась и опускалась пузатая середина туловища, вздымающаяся небольшим холмиком. Из-под шелкового платка, прикрывавшего лицо, доносилось мерное, уютное похрапывание. Идиллическая картинка, добрый человек на отдыхе. Для меня она имела дополнительную привлекательность – свидетельствовала, что Сэм наверстывает то, что упустил ночью.
Потому что ночью я и сам долго лежал без сна, не в силах успокоить взбудораженный ум. Значит, и мистер Фишер исправно нес вахту.
Хотя мне и было приятно застать Сэма в виде натюрморта, тиски времени вынуждали меня потревожить его, вернуть к активной деятельности. Я легонько ткнул в центр территории, вздымающейся над черными брюками. С недовольным ворчанием Сэм сел. С лица у него упал платок, он заморгал стеклянными глазами внезапно разбуженного человека. Затем по лицу у него расползлась дружелюбная улыбка.
– Привет, молодой человек!
– Добрый день. Усталый у вас вид.
– Господи! – зевнул он от всей души. – Что за ночь!
– Бак являлся?
– Нет, но всякий раз, как я слышал поскрипывание ступенек, мне чудилось, он пришел. Я ни на минуту не решился сомкнуть глаз. Тебе когда-нибудь доводилось не спать всю ночь из боязни, что гоблины уволокут тебя, стоит тебе задремать? Уж поверь мне, совсем не праздничек.
Физиономию ему разодрал новый гигантский зевок. Сэм всю душу в него вложил, будто важнее задачи у него в жизни не было. Посоревноваться с ним мог бы только аллигатор. Выждав завершения зевка, я перешел к сути.
– Сожалею, что вы, мистер Фишер, провели беспокойную ночь. Надо бы вам днем отоспаться. Увидите, кровати там очень удобные.
– Там – это где же?
– В «Перьях». На вашем месте я прямо сейчас туда бы и отправился. Плата в гостинице вполне разумная, еда вкусная. Вам понравится.
– Что-то я не врубаюсь, сынок.
– Я стараюсь исподволь сообщить вам, что вы переезжаете. Сию же минуту. Окиньте взглядом в последний раз этот старый дом – и вперед! В жестокий мир!
Он вопросительно таращился на меня.
– Ты что-то вроде как бормочешь, сынок, но смысл, если вообще в твоих словах есть какой, от меня ускользает.
– Смысл тот, что сейчас я вышвырну вас за дверь. Сюда возвращаюсь я, а для нас обоих места в доме не хватит. Не уйдете тихо-мирно, так возьму вас за шиворот и выброшу вон. Теперь дошло?
Сэм позволил себе сердечно, от души хохотнуть.
– Да, наглости тебе не занимать! Что ж, не хочется мне проявлять недружелюбие, сынок, ты мне нравишься. Но иногда охота побыть одному. Да к тому же мне требуется отоспаться за ночь. Так что топай, хватит мне докучать. Ноги в руки. Пока-а.
Плетеное кресло заскрипело – Сэм устраивал поудобнее свое пухлое тело. Он поднял носовой платок.
– Мистер Фишер, у меня нет желания обижать ваши седины и гнать вас по дороге, так что объясняю еще раз. Физически я сильнее. И я непременно желаю выдворить вас отсюда. Как вы можете этому помешать? Мистера Эбни нет, к нему обратиться нельзя. Полиции, конечно, позвонить можно, но вы не станете. Так что вам остается? Ничего. Только уйти. Теперь вы меня понимаете?
Сэм погрузился в задумчивое молчание. На лице у него никаких эмоций не отражалось, но я знал, что он переваривает значение моих слов. Я незримо следовал течению его мыслей, пока он обкатывал мои аргументы, пункт за пунктом, и наконец заключил: да, они неуязвимы.
Когда Сэм заговорил, стало ясно: с поражением он смирился легко.
