Он, но не миссис Дрэссилис. Она рассчитывала на гораздо большее. И крах надежд разрушил ее характер, внешность, а заодно спокойствие всех, кто хоть как-то соприкасался с ней.
Меня раздражало, когда я случайно слышал, как люди называют Синтию жесткой. Сам я жесткости в ней не замечал, хотя, видит Бог, на ее долю пришлось достаточно испытаний. Мне она всегда казалась милой и приветливой.
Дружба наша была безопасной. Наши умонастроения настолько совпадали, что у меня и порыва не возникало влюбиться. Я слишком хорошо ее знал, впереди не маячило никаких открытий. Я всегда легко читал в ее честной и простой душе. Не осталось ни капельки ощущения, что есть нечто скрытое, а ведь именно это обычно провоцирует любовь. Мы достигли границ дружбы, переходить которые никто из нас не рвался.
И вдруг на балу у Флетчеров я предложил Синтии выйти за меня замуж, а она взяла и согласилась.
Оглядываясь назад, я вижу, что, хотя непосредственный толчок дал Тэнкервилл Гиффорд, вся ответственность лежит на Одри. Она сделала меня человечным, способным на сочувствие, а именно сочувствие и заставило меня выговорить те слова.
Но прямой причиной явился, конечно, молодой Гиффорд.
На Марлоу-сквер, где жили Синтия с матерью, я чуть опоздал и нашел ярко разодетую миссис Дрэссилис в гостиной с бледным молодым человеком. Звался он Тэнкервилл Гиффорд, а для его близких друзей, в число которых я не входил, – Тэнки. Так же его именовали и в личных колонках глянцевых спортивных еженедельников.
Я частенько натыкался на него в ресторанах. Однажды в «Эмпайре» кто-то нас познакомил. Но он был нетрезв и упустил интеллектуальное удовольствие, какое могло ему доставить знакомство со мной. Как всякий, кто вращается в лондонских кругах, я знал про парня все. Краткая его характеристика – грубиян и хам, и, встреть я его в любой другой гостиной, не в гостиной миссис Дрэссилис, я бы удивился.
Хозяйка представила нас друг другу.
– Мне кажется, мы знакомы, – заметил я.
Он посмотрел на меня стеклянным взором:
– Не припоминаю.
Я ничуть не удивился.
В эту минуту вошла Синтия. Уголком глаза я отметил, что на лице Тэнки отразилось смутное неудовольствие, поскольку она явно мне обрадовалась.
Выглядела она потрясающе: высокая, эффектная, с прекрасными манерами. Простое платье смотрелось еще благороднее в сравнении с кричащим нарядом матери. Черный цвет красиво оттенял чистую белизну ее лица и светло-золотистые волосы.
– Вы опоздали, Питер, – взглянула она на часы.
– Знаю. Виноват.
– Ну, пора и двигаться, – вступил Тэнки. – Мое такси ждет.
– Позвоните, пожалуйста, мистер Гиффорд, – попросила миссис Дрэссилис. – Я прикажу Паркеру вызвать еще одно.
– Подвезите меня в своем, – услышал я шепот в самое ухо.
Я оглянулся на Синтию. Выражение ее лица не переменилось. Переведя взгляд на Тэнки, я понял все. Я уже замечал такое же выражение дохлой рыбы на его лице, когда меня знакомили с ним в «Эмпайре».
– Вы с мистером Гиффордом можете ехать в моем такси, – предложил я миссис Дрэссилис, – а мы поедем следом.
Миссис Дрэссилис отвергла предложение. Мне показалось, что резкую нотку в ее голосе Тэнки пропустил, но для меня она прозвучала пронзительным пением горна.
– Я не тороплюсь! – заявила она. – Мистер Гиффорд, вы отвезете Синтию? А мы с мистером Бернсом подъедем позже. Встретите Паркера на лестнице, прикажите ему вызвать другое такси.
Едва дверь за ними закрылась, как она накинулась на меня, точно разноцветная змея.
– Как вы можете, Питер, вести себя так на редкость бестактно?! – закричала она. – Вы тупица! У вас что, глаз нет?
– Простите…
– Он ведь обожает ее!
– Очень жаль.
– Почему это?
– Мне Синтию жалко.
Миссис Дрэссилис точно съежилась внутри платья. Глаза у нее сверкали. Во рту у меня пересохло и бурно заколотилось сердце. Оба мы разозлились не на шутку. Такая минута зрела уже давно, и мы оба знали это. Лично я был рад, что кризис разразился. Когда человека глубоко затрагивает что-то, великое облегчение высказаться напрямую.
– О-о! – выдохнула она наконец, и голос ее дрожал. Миссис Дрэссилис из последних сил старалась удержать контроль над собой. – Ах, мистер Бернс, что вам до моей дочери!
– Она мой большой друг.
– Очень по-дружески погубить ее единственный шанс.
– Если шанс – мистер Гиффорд, то да.
– Что вы имеете в виду? – едва не задохнулась она. – Я все вижу, все понимаю и намерена положить этому конец. Слышите? Если я впустила вас в дом, если вам позволено приходить и уходить, когда вам вздумается, как домашнему коту, то вы возомнили…
– Я возомнил… – подсказал я.
– Что можете встать на пути Синтии. Пользуетесь тем, что давно знакомы, и монополизируете ее внимание. Вы рушите ее шансы. Вы…
Тут в дверях возник бесценный Паркер и сообщил, что такси ждет.
До дома Флетчеров мы доехали в молчании. Ни один из нас не сумел воскресить тот первый бесшабашный восторг, который нес нас через начальные стадии конфликта, а продолжать ссору в менее вдохновенном состоянии было невозможно. Мы наслаждались блаженным периодом отдыха между раундами.
Когда я вошел в бальный зал, как раз заканчивался вальс. Синтия, статуя в черном, кружилась с Тэнки. Когда музыка смолкла, они оказались как раз напротив меня. Оглянувшись через плечо, девушка заметила меня и, высвободившись, быстро двинулась в моем направлении.
– Уведите меня, – тихонько попросила она. – Куда угодно! Быстрее!
Было не до того, чтобы соблюдать этикет бального зала. Тэнки, ошарашенный внезапным одиночеством, тщился, судя по выражению его лица, разрешить загадку. Пара, направлявшаяся к двери, загородила нас от него, и мы вслед за ней выскользнули из зала.
Оба мы молчали, пока не дошли до маленькой комнатки, где я размышлял тогда.
Синтия присела, бледная и несчастная.
– О Боже! – вздохнула она.
Я понял. Мне ярко представилась ее поездка в такси, эти танцы, кошмарные перерывы между ними… Дальнейшее произошло внезапно.
Я взял Синтию за руку. С измученной улыбкой она повернулась ко мне. В глазах у нее блестели слезы… Я услышал свои слова…
Теперь Синтия смотрела на меня сияющими глазами. Всю ее усталость как рукой сняло.
Я всматривался в девушку. Чего-то недоставало. Я чувствовал, еще когда говорил, что голосу моему не хватает убежденности. И тут я понял, в чем дело. Не было ни малейшего намека на таинственность. Мы слишком хорошо знали друг друга. Дружба убивает любовь.
Синтия облекла мои мысли в слова.
