– Я бы так не сказал.
– А я бы сказала. Какое счастье, что ты пришел! Теперь я смогу убедить Генри.
– Генри?
– Теперь он от меня не уйдет. Это же ясно. Самый обычный кретин…
– Прости, это кто?
– …женится и превращается в истинную акулу. Значит, главное – жениться.
Ту т Фредди был согласен:
– Да, ты права. Я обязан буквально всем моей же…
– Никто ничего не добьется, пока не женится.
– …не, лучшему другу и суро…
– Возьми Генриха VIII.
– …вейшему критику.
– Или Соломона. Так и Генри. Он говорит, он художник, не делец какой-нибудь. А я говорю, ты женись, там посмотрим. И приведу пример. «Ну а Фредди?» – скажу я. Ответить нечего.
– Кто этот Генри?
– Один мой знакомый. Крестный сын дяди Галли. – Пруденс огляделась, потом прибавила: – Вот он.
Нельзя сказать, что человек на фотографии был красив. Нос несколько расплылся, уши торчали, подбородок выдавался вперед. Словом, вполне могло оказаться, что снималась приветливая горилла. Да, приветливая; и на любительском снимке было видно, что глаза добрые, улыбка искренняя. Общий же вид подсказал бы писательнице Викторианской эпохи словосочетание «великолепное уродство»; и Фредди удивился, зачем такой человек снимается.
Чувство это, однако, сменилось неподдельным интересом. Поправив монокль, Фредди вгляделся в фотографию:
– А я его не встречал?
– Откуда мне знать?
– Встречал.
– Где же ты его видел?
– В Оксфорде.
– Он там не учился. Он художник.
– Я говорю не про университет, а про город. На окраине есть кабачок под названием «Шелковица». Я там часто бывал, а он – просто все время. Поговаривали, что он служит привидением.
– Нет. Он племянник владельца.
– Вон что? Тогда понятно. Я туда заходил три раза в день, не меньше, и мы немало общались. Его фамилия была Листер.
– Сейчас тоже.
– Генри Листер. Называли – Глист. Он художник, это ты права. Я еще удивлялся. С таким лицом…
– С каким?
– Ну, с таким.
– Ты на себя посмотри, – холодно сказала Пруденс. – Генри очень красивый. Странно, что ты с ним дружил.
– Ничего странного. Его все любили. Значит, он племянник владельца?
– Нет, он владелец. Дядя умер.
– Собаки есть?
– Откуда мне знать?
– Ты спроси. Есть – скажи мне. Да, так этот кабачок. За него много дадут. Права, движимость, недвижимость, погреб – сама понимаешь.
– В том-то и суть! – вскричала Пруденс. – Я не понимаю – я хочу, чтобы кабачок был наш. Расстояние от колледжей – точно такое, как надо, клиентура обеспечена. Сделаем корт, устроим бассейн, дадим рекламу в столичные газеты. Будут ездить, как в Бекингемшир. Конечно, нам нужны деньги.
Если дело не касалось корма, Фредди не очень быстро думал, но и более тупой человек удивился бы выбору местоимений:
– Кому это «нам»?
– Мне и Генри. Мы поженимся.
– Вот это да! Ты что, его любишь?
– Пламенно и безумно.
– А он?
– Еще безумней.
– Ну, знаешь! А что тетя Дора?
– Она об этом не слышала.
Фредди помрачнел. Он любил кузину и боялся за ее счастье.
– Услышит – не обрадуется.
– Да.
– Не хотел бы ее осуждать, но она снобиха номер один.
– Мама – ангел.
– Возможно, я этой стороны не видел. Но социальные различия ощущает очень остро. Племянник кабатчика… Может быть, этот дядя – аристократ-эксцентрик? А кто там папа?
– Спортивный репортер. Наш Галли с ним выпивал в одном кабачке.
– Все время у тебя кабачки! А мама?
– Гимнастка из мюзик-холла. Большой друг дяди Галли. Вообще-то она умерла, он ее раньше знал. Он говорит – вязала банты из кочерги.
Фредди вынул и протер монокль. Он был очень серьезен.
– Итак, – подытожил он, – у Глиста есть кабачок и сердце.
– Да.
– Конечно, для тебя это много. Сердце, думаешь ты, дороже короны. А тетя? Галли для нее не авторитет. Вряд ли ей все это понравится.
– Поэтому мы и женимся сегодня, сами.
– Что?!
– То, что ты слышал. Я все продумала. Мы должны поставить их перед… как это по-французски?
– Oh la la?
– Fait accompli
[1]. Против него не поспоришь. Понимаешь, нам нужны деньги. Даст их дядя Кларенс.
– Ты думаешь?
– Ну, он же глава семьи. Это его долг. Так вот, ставим перед fait accompli, идем к дяде Кларенсу и говорим: «Я ваша племянница. Генри теперь тоже ваш племянник. Кровь не водица. Помогите нам с этим кабачком, что вам стоит? Дело верное». Права я?
Энтузиазм ее передался Фредди. В конце концов, и он женился тайно, а что вышло! Вспомнив день, когда они с Ниагарой стали мужем и женой, он совсем расчувствовался:
– Вообще-то права.
– Фредди, ты душечка! – вскричала Пруденс, сияя светлыми глазами. Теперь ей казалось, что она всегда любила принца кормоторговцев, и страшно было вспомнить, как в десять лет она сбила с него цилиндр уголком кирпича. – Спасибо! Ты сейчас занят?
– Да нет, не особенно. Должен зайти к ювелиру, а так – нет.
– Зачем тебе ювелир? Подарок для Ви?
– Я ей куплю кулончик, но вообще-то надо отдать в починку Ниагарино ожерелье. Неудобно получается – она мне его оставила, то-се, я не иду, она пишет, а сегодня пришла телеграмма. Почему ты спрашиваешь? Я тебе нужен?
– Скорее да. Генри непременно забудет привести свидетеля. А шофера такси не хотелось бы.
– Я тебя понимаю. Мы с Агги позвали именно шофера, и он нам все испортил. Шумный такой… Увязался в ресторан. А разве Галли не придет? Вроде бы он ваш покровитель.
– Что ты, дядя Галли к двенадцати не встанет. Я думаю, он лег часов в шесть. Ну Фредди, ну миленький!..
– Чего там, приду. Мы, Трипвуды, верны друзьям. Со мной будет такой Плимсол.
– Зачем?
– Надо. Я его везу в замок, он может сбежать. Это очень важно.
– Он что, особенный?
– Еще какой особенный! Он Типтон.
– Это что такое?
– Ты не слышала о магазинах Типтона? Сразу видно, в Америке не была. Они есть в любом городке. Продают все, включая наш корм. То есть я хотел бы, чтоб наш, у них всякий бывает. Если поставить коробки корма, который они продают за год, выйдет от Мэна до Флориды. Может, и дальше.
