Тень набежала на его лицо, которое, как я забыл сказать, было достойно лицезрения (ясный взор, загорелые щеки, волевой подбородок, медные волосы, прямой нос). Кроме того, оно венчало собой тело, радовавшее глаз мускулистостью и стройностью. Можно сказать, что обликом он напоминал Эсмонда Хаддока, хозяина Деверил-Холла, который ежемесячно вручал конверт с жалованьем дяде Дживса – Чарли Силвер-смиту. С виду такой же лирик, готовый в любую минуту зарифмовать «луну» с «весной», он тем не менее, как и Эсмонд, производил впечатление силача, способного, если потребуется, свалить одним ударом быка. Не знаю, представлялась ли ему такая возможность, ведь быка не так часто можно встретить. Однако людей в студенческие годы он валил без разбора, три года выступая на ринге в тяжелом весе за команду университета. Возможно, среди его жертв попадались и быки.
– Это было похоже на страшный сон, – сказал он, по-прежнему пасмурный из-за воспоминаний о пережитом. – Народу в комнату набилось столько, что не продохнуть, – душегубка да и только, и я должен был сидеть и выслушивать приветствия до полуночи. Потом я стал выступать повсюду с речами.
– Так почему же ты сейчас не в своем округе, не выступаешь с речами? Тебе дали выходной?
– Я приехал нанять секретаршу.
– Неужели у тебя до сих пор не было секретарши?
– Была, конечно, но моя невеста ее уволила. Они не сошлись характерами.
Помнится, я поморщился, узнав, что его невеста ввела запрет на коктейли, но теперь я скроил еще более кислую мину. Чем больше я слышал о его нареченной, тем меньше она внушала мне симпатий. Вот кто легко нашел бы общий язык с Флоренс Крэй, повстречай они друг друга. Ну прямо родственные души, или «несносные третирщицы», как назвала бы их одна моя знакомая горничная.
Я, разумеется, не сказал этого вслух. Всему свое время: время назвать кого-то «несносной третирщицей» и время промолчать. Стоит нелестно высказаться о невесте, и уже, как говорится, погладил против шерстки жениха, а кто рискнет погладить против шерстки бывшего боксера-тяжеловеса?
– У тебя есть кто-нибудь на примете? – спросил я. – Или ты отправишься на ярмарку секретарш и будешь смотреть, что есть в наличии?
– Я имею виды на одну американку, с которой свел знакомство до отъезда из Лондона. Мы на двоих снимали квартиру с Литтлуортом по прозвищу Носач, который тогда писал роман, и она каждый день приходила ему помогать. Носач свои сочинения диктует, и он говорил, что она классная стенографистка и машинистка. У меня есть ее адрес, но, возможно, она уже там не живет. Съезжу после обеда проверю. Ее зовут Магнолия Гленденнон.
– Не может быть.
– Почему?
– Что за имя такое Магнолия!
– Нормальное имя для Южной Каролины, откуда она родом. В Америке в южных штатах этих Магнолий как собак нерезаных. Но я не кончил рассказывать про избрание в парламент. Прежде всего, конечно, твою кандидатуру должны выдвинуть.
– Как ты этого добился?
– Все устроила моя невеста. Она знакома с одним министром, и он пустил в ход свои связи. Его фамилия Филмер.
– А. Б. Филмер?
– Точно. Он твой приятель?
– Я бы так не сказал. Наше мимолетное знакомство произошло на крыше летнего домика, куда нас загнал один желчный лебедь. Опасность сблизила нас ненадолго, но закадычными друзьями мы не стали.
– Где это случилось?
– На острове посреди озера в имении моей тети Агаты в Стипл-Бампли. Ты ведь живешь в Стипл-Бампли и, наверно, бывал у нее.
Тут его посетила ошеломляющая догадка, как тех солдат, которые, по словам Дживса, переглядывались на какой-то Дарьенской вершине
[8].
– Леди Уорплесдон твоя тетя?
– Самая что ни на есть.
– Она никогда об этом не говорила.
– И не скажет. Скорее она постарается это скрыть.
– Боже, значит, она твоя двоюродная сестра.
– Тетя! Нельзя быть тем и другим сразу.
– Я говорю про Флоренс. Флоренс Крэй, мою невесту.
Не скрою, новость потрясла меня, и если бы я не сидел, то, наверно бы, пошатнулся. Хотя чему тут удивляться. Флоренс принадлежит к тому сорту девиц, которые всегда найдут, с кем обручиться: сперва она вверила себя Стилтону Чезрайту, потом мне и, наконец, Перси Горринджу, автору инсценировки ее романа «Морские брызги». Пьеса, кстати, недавно была показана публике в Театре герцога Йоркского, но провалилась и была снята с репертуара в первую же субботу. Один критик заявил, что этот спектакль лучше смотрится при опущенном занавесе. Интересно, как Флоренс при ее самомнении перенесла все это?
– Ты обручился с Флоренс? – воскликнул я, все еще ошеломленный посетившей меня догадкой.
– Да. Ты не знал?
– Никто мне ничего не рассказывает. Значит, обручился с Флоренс. Ну-ну.
Менее деликатный человек, чем Бертрам Вустер, возможно, прибавил бы: «Попал ты в переплет» – или что-нибудь из той же оперы, поскольку не приходилось сомневаться, что дело этого несчастного плохо, но уж чего-чего, а деликатности Вустерам не занимать. Я только схватил его руку, потряс ее и пожелал ему счастья. Он поблагодарил меня.
– Тебе можно позавидовать, – сказал я лицемерно.
– Я сам себе завидую.
– Она очаровательная девушка, – продолжал я лицемерить.
– Вот именно.
– Умна к тому же.
– На редкость. Романы пишет.
– Один за другим.
– Ты читал «Морские брызги»?
– Просто из рук не выпускал, – соврал я: на самом деле я и не брал его в руки. – Ты видел пьесу?
– Дважды. Жаль, что она не пошла. Инсценировка Горринджа – детище глупца.
– Да, и непроходимого: я как первый раз его увидел, так сразу и раскусил.
– Жалко, что Флоренс не раскусила.
– Да. Кстати, какова судьба Горринджа? Когда я слышал о нем в последний раз, он был еще женихом Флоренс.
– Она разорвала помолвку.
– И очень мудро поступила. У него были длинные бакенбарды.
– Она считала его виновным в провале пьесы и прямо так ему и сказала.
– Да уж, она не из тех, кто смолчит.
– Что ты имеешь в виду?
– Что искренность, честность и прямодушие у нее в крови.
– Да, это правда.
– Она открыто высказывает свое мнение.
– Всегда.
– Прекрасное свойство.
– В высшей степени.
