— Я принесу тебе дрова, дядя Зубр, — по детской ещё привычке назвал так мастера Тигриный Волк. — Вскоре мне понадобится много разных инструментов.
— Вот как? — улыбнулся в густые усы мастер. — Я знаю, когда охотнику вдруг нужно много новых скребков, ножей, шил и крючков. Вижу, ты очень торопишься жить. Хотя, духи милостивы к тебе, и у тебя есть богатое ожерелье. Ты имеешь такое право. Но прости, ты хотел что-то сказать.
— Я хочу попросить тебя сделать тонкое длинное шило из крепкого камня, — присел на корточки перед мастером юный охотник. — Костяные делать просто, но они часто ломаются. Каменные не ломаются, но у меня не выходит расколоть камень как нужно. Ты же умеешь сделать всё, что захочешь, из любого камня. Сделай мне каменное шило!
— Зачем мужчине шило? На охоте удобнее обходиться копьём.
— Я хочу сделать подарок, дядя Зубр. Такой, от которого не откажется ни одна женщина.
— Женщине мало одного шила, — задумчиво пригладил бороду мастер. — Ей нужно шило, чтобы прокалывать в коже дырки и нужен крючок, чтобы протягивать через эти дыры нити или ремешки. И нужна сумка, чтобы их удобно носить. И кармашек в сумке, чтобы ремешки и нити в этот карман складывать. Вот тогда получится удобный набор, ради которого женщина согласится на всё.
— Как это разумно! — Тигриный Волк, подражая Зубру, коснулся лица, но гладить на голом подбородке было совершенно нечего. — Я бы ни за что не догадался!
— Просто тебе не приходится делать каждое лето по два или три подарка, — улыбнулся мастер. — Если ты скажешь, как зовут счастливицу, я постараюсь изготовить шило и рукояти по её вкусу.
— Это подарок для Белой Лисы.
— Вот как… — опять взялся за бороду Хромой Зубр. — Но разве Луговой Цветок не сдружилась с Лёгким Ветром?
— Я не буду просить у Рыка и Лисы старшей дочери, — мотнул головой Тигриный Волк. — Я попрошу Снежану.
— Но ведь она ещё совсем маленькая!
— Она хорошая хозяйка, дядя Зубр. Я знаю. Она очень хорошая девочка.
— Но… — попытался было возразить ещё что-то мастер, однако вовремя спохватился, несколько мгновений помолчал, потом кивнул: — Принеси мне шкуру зайца для сумки и задние ноги оленя для рукоятей. Я вырежу на них лисьи морды и посажу шило и крючок на самый лучший клей из лосиного рога. Белой Лисе придётся крепко подумать, если она захочет отказаться от подарка.
— Ты думаешь, она может отказаться? — насторожился Пыхтун.
— От такого подарка не откажется, — ответил Зубр, поднял с камня длинную и тонкую кремниевую пластину, протянул пареньку: — Вот, держи. Будь осторожнее: чем они острее, тем легче крошатся.
— Но почему ты сказал, что она захочет отказаться? — принимая камень, снова спросил Тигриный Волк.
— Женщины часто совершают непонятные поступки, — уклончиво сказал мастер. — Ты поспеши, охотник. Праздник уже завтра, а в вашем доме нужно брить двух мужчин и детей.
— Одного ребёнка, — поднял палец Пыхтун. — И то не совсем. У Зимней Звезды волос ещё почти не выросло, брить нечего, — выдал он младшую сестру. Впрочем, малышка всего трёх лет отроду вряд ли станет обижаться на его болтовню.
Перед праздником Праматери все-все мужчины племени и дети сбривали волосы, бороды, усы — все до волосинки, чтобы принести их в жертву.
Когда жертва с треском кукожилась в огне, люди пели песню весны, благодаря которой растёт всё живое — как должны вырасти новые волосы вместо сбритых.
Женщины племени волосы не срезали. Незадолго до заката все они уходили в женское святилище, там намазывали головы давленным из клюквы соком, потом ходили хороводом вокруг костра, распевая женские песни, восхваляющие Праматерь, затем смывали сок настоем мыльного корня и уже в темноте возвращались домой.
Разумеется, мужчин в своё святилище жёны не пускали, значения обряда не раскрывали. Но трудно полностью сохранить тайну, если святилище на небольшом удалении охраняли от случайно забредшего зверя лучшие охотники племени, которые видели и слышали большую часть происходящего. Именно они, обойдя стойбище, осмотрев подступы и прислушавшись к доносящимся из леса звукам, последними спускались в тёплые дома.
На рассвете племя разбудили гулкие удары: это шаман, кружась вокруг священной ивы, стучал в доставшийся ему ещё от отца продолговатый бубен, разукрашенный по белой коже изображениями зверей, птиц и страшных голодных духов. Дети Мудрого Бобра один за другим поднимались из домов — и тут же на лицах у всех появлялись улыбки.
Разве можно было без веселья смотреть на всегда сурового Чужого Голоса, который нынче кружился под деревом мало того, что без одежды, так ещё и лысый, и безбородый?
Один за другим выходили на зимний холод члены племени, растягивали пологи домов, скидывали одежды, выносили наружу одеяла и накидки, раскладывали — чтобы Великая Праматерь видела, сколь богаты дома детей Мудрого Бобра, как много в племени одежд, украшений и одеял.
— Может, Звёздочку не раскрывать? — засомневалась Чистая Капля. — Замёрзнет…
— У костра тепло, — покачал головой Ломаный Клык. — Там раскрой, а я одеяльце назад отнесу. Пусть промёрзнет, а то как бы насекомых не осталось.
— Каких насекомых, отец? — вырвалось у Тигриного Волка, после возвращения называвшего родителей только по именам.
— Никаких, — отмахнулся Клык. — На холоде все мелкие насекомые вымерзают. И те, что кусаются, и прочие. Раз уж мы всё равно перед Праматерью хвастаемся, так пусть и дома заодно промёрзнут хорошенько. Ты почему ещё одет? Снимай всё, клади на снег, беги к костру. Тёплых вещей в доме остаться не должно!
Костры, сложенные ещё вчера по три стороны от большого котла, полыхнули от первой же подсунутой бересты и теперь быстро разрастались. Вокруг них хохотали мальчишки и девчонки, тыкая пальцами друг другу в лысины. Охотники в это время скатывали вокруг посёлка снежные шары. Тигриный Волк поёжился от мороза, быстро прихватывающего кончики ушей и пальцы ног, с завистью посмотрел на друзей, вместе с которыми веселился всего лишь прошлой зимой, но… Но теперь он был взрослым, а потому свернул к лесу, побежал под холм. Прихлопывая ладонями, слепил первый ком, кинул на наст, надавил и покатил вдоль склона. Заиндевевший снег лепился плохо, но всё-таки лепился. Сделав небольшой шар, Пыхтун повернул к центру посёлка, докатил его до костров, не без труда поднял и перекинул через край огромного, ему по пояс, деревянного корыта, вырезанного из цельного куска липы ещё до его рождения. Остановился, переводя дух и греясь между двумя горящими кострами.
Звёздочка на руках матери что-то гукнула, указывая на него пальцем. Видно, узнала. Женщины с маленькими детьми на руках держались ближе к котлу, за кострами, и им, похоже, было там даже жарко.
— Пыхтун, Пыхтун! — Этот голос мог принадлежать только одному человеку в племени. — Пыхтун, куда ты пропал?!
